Екатерина Барсова - Тайный код гения

— Так-так… — рассеянно сказал мужчина, по-прежнему смотря на воду. Ему показалось, что в глубине что-то шевельнулось — не то коряга медленно плыла под водой, не то подземные ключи забили с новой силой.

— Вы меня слушаете? — спросила Катя.

— Конечно, но лучше, если мы сможем на «ты». Я уже об этом говорил.

Она посмотрела на него изумленным взглядом.

— Это… — ему показалось, что она сейчас скажет слово «невозможно», но здесь озорная улыбка скользнула по губам молодой женщины. — Это непочтительно!

— Вот как! Это я уже настолько и безнадежно стар.

Он нагнулся и поднял с земли камешек. Бросил его так, что он подскочил и срезал несколько кругов. Получилось семь. Он посмотрел на свою собеседницу. Она открыла рот.

— Не уверена, что у меня получится также.

— Попробуй. — Он взял камешек и вложил его в Катину руку, обратив внимание, какая она теплая и мягкая.

Девушка встала и, нагнувшись, запустила камень в воду, который подсек два круга и с легким вплеском пошел на дно.

— Мазила!

— Здесь нужна определенная тренировка, как и во всем.

— Я понимаю.

— Ну, так что? Кофе с бутербродами? Не пропадать же еде?

После того как с едой было покончено и все было аккуратно сложено обратно в темно-синюю спортивную сумку с логотипом «Пума», они еще какое-то время в молчании смотрели на воду, думая каждый о своем.

Незаметно Константин перевел взгляд на свою собеседницу.

Двадцать семь лет — возраст серьезный. Переход от молодости к зрелости. Время, когда иллюзии безвозвратно рассеиваются в нашем мире, чтобы обзавестись… новыми?

— Вы так на меня смотрите, — заметила его собеседница. — Словно хотите… Прочитать мои мысли.

— Это было бы неплохо. Но, увы! Я не волшебник.

Вернувшись домой, Катя сняла куртку, стянула одежду и включила воду. Ей нужно было понежиться, отмокнуть в ванной, чтобы решить для себя кое-какие вопросы.

Сегодняшняя встреча всколыхнула в ней воспоминания детства: парк, залитый солнцем, родители, идущие рядом, и она бежит впереди. Все прошло и безвозвратно рассеялось в этом мире.

Раздался телефонный звонок. Это звонил ее друг. Она слушала его, и внутри все закипало от нежности, обреченности и чувства надвигающейся катастрофы. Он просил ее приехать, и ее долг — быть рядом с ним.

Роман, который, как он понимал, должен стать главным романом его жизни, начинался спутанными всполохами. Ему хотелось вместить в него так много, но начинался он как водевиль.

И здесь ничего нельзя было поделать. Он никогда не писал черновиков, текст рождался сразу набело, но прежде всего он рождался внутри него — сухим чеканным ритмом, фразами, которые вторили шагам, настроению, печали, отголоскам пережитых чувств и эмоций.

Несмотря на то что он не был стариком, порой — и со временем все чаще — он ощущал внутри себя неизбывную тоску, печаль и ощущение конечности этого мира, что и есть предвестники старости.

Главный критерий человеческого существования — время — страшно нивелируется с течением жизни. Если в пору детства и юности время тянется бесконечно, и сама мысль о смерти если и приходит в голову, то только как еще одна эмоция, то с годами конечность времен переживается как трагедия.

Он сразу почувствовал, что роман будет сложным, каким он станет в конечном итоге — предсказать невозможно.

Он был летописцем времени сегодняшнего, но еще больше — прошлого и будущего, доступного не всем. Булгаков любил еще с далекой киевской поры всевозможные шарады и загадки, и вот сейчас ему нужно было зашифровать в романе главный смысл, то, что он непременно собирался донести до читателя. Он любил все свои произведения — относился к ним с трепетом и вниманием, помнил и радовался, когда их печатали, но этот роман — станет особенным.

Роман зрел еще с двадцатых годов — его проблески таились и в «Белой гвардии», и в «Роковых яйцах», и в «Ханском огне»…

Герой, Воланд, Сатана… появился первый раз еще в «Белой гвардии».

В восемнадцатом году город сотрясал мор. Разруха и горе… И появляется он — неизвестный… в черном пальто. Он открыл журнал с напечатанным романом: вот те самые строки, когда народ уже схлынул за войском, а Щур сел с размаху на тротуар, неистово смеясь. Его еще сопровождали два спутника. Один из них в бобровом воротнике, известный прототип, прощелыга и пройдоха Шкловский-Шполянский. А вот второй спутник Щура… высокий человек в черном пальто… Он попросит закурить… И Шполянский, вытащив золотой портсигар, предложит ему немецкую безмундштучную папироску.