Анна Данилова - Стану рыжей и мертвой, как ты

Поэтому я не удивился, когда одним дождливым июньским утром получил сообщение от мамы, находящейся в Крыму, в котором было всего два слова: «Наш дом». К сообщению прилагался снимок огромного красивого дома, напоминающего скорее отель, в окружении платанов, пальм и кипарисов. Зеленые лужайки, голубой бассейн, белые столики с кружевными стульчиками под белыми полотняными зонтами.

Я ответил ей тоже коротко: «Я рад». После чего тотчас последовал ее звонок, и она, щебечущая, как птичка, принялась рассказывать о том, что Виктор сделал ей предложение и что она теперь, после моего одобрения, готова ответить ему согласием. Она говорила быстро, вероятно, улучив момент, когда Виктора не было рядом, и буквально за минуту сообщила, что у них гостиница, маленький ресторан, но что ей не придется там работать, там есть персонал, и что она будет просто наслаждаться жизнью. И уж не знаю почему, но мне захотелось плакать. Я испытал примерно такое же саднящее и острое чувство одиночества, как в детстве, когда мама оставляла меня в детском саду. Я понимал, что у нее своя жизнь и что она имеет право на любовь и все такое, но все равно, я посчитал себя брошенным.

Предала ли она меня? В какой-то степени да. Она же бросила меня. Исчезнут теперь из моей жизни наши с ней завтраки, обеды и ужины, наши разговоры, ее восхищение моими работами, ее улыбка, наконец. Теперь она без остатка будет принадлежать крупному лысому господину по имени Виктор. И кто знает, как он со временем станет к ней относиться. Не разлюбит ли ее. Не станет ли она раздражать его своей праздностью, предложенной им в порыве любовных чувств. Не заставит ли он ее потом разносить подносы с едой, пылесосить в номерах или стричь газоны?

После разговора с мамой, во время которого я уверил ее в том, что искренне рад за нее, и попросил, чтобы она не переживала за меня, все-таки я уже взрослый тридцатилетний мальчик, и мне как бы пора заняться устройством своей личной жизни, я стоял посреди нашей кухни и чувствовал, как по щекам моим льются слезы. Слезы брошенного мальчика. Слезы слабака. Мне было стыдно перед самим собой! Но что, если я такой, какой есть?! Я панически боюсь девушек, потому что считаю себя некрасивым и полным. Хотя мама говорит, что у меня всего-то пять килограммов лишних, что я хорошо сложен, что у меня красивое лицо с благородными чертами и густые волнистые волосы. Что я просто не могу быть некрасивым, потому что являюсь точной копией своего отца, Александра Борисовича Гурвича — настоящего красавца. Гурвич и мама не были женаты, это был роман длиной в полгода, который закончился для моей мамы настоящей драмой — Гурвич изменил ей с какой-то молоденькой балериной.

Мама не любила его вспоминать, ей было больно, и я понимал ее. Мама, красивая и нежная, взвалила на свои хрупкие плечи всю заботу обо мне, единственном своем сыне, и любое напоминание о человеке, который предал ее, вызывало в ней боль.

Быть может, она и вовсе не вспоминала бы о нем, если бы он сам время от времени не напоминал о себе звонками, сообщениями или переводами. Он прекрасно знал, что я его сын, и много раз пытался подружиться со мной. Он был известным в Москве человеком, весьма состоятельным, и сколько раз предлагал мне встретиться, поговорить — словом, пытался наладить отношения. Но боясь расстроить маму, считая, что встречи с отцом будут восприняты ею как предательство, я всякий раз отказывался от этой затем. Хотя в душе мне так хотелось, чтобы у меня все-таки был отец. Возможно, будь я другим, более сильным и мужественным, словом, настоящим мужиком, я бы и не заметил отсутствия отца в своей жизни. Но я был, повторяю, таким, каков я есть, слабым и ранимым маменькиным сынком и всю сознательную жизнь чувствовать себя незащищенным.

У нас с мамой хватало проблем. Во-первых, я рос болезненным ребенком, и маме, финансисту, приходилось постоянно увольняться с хороших мест, чтобы иметь возможность почаще бывать дома. Поэтому она мыла полы в трех местах, даже ночами. Хотя внешне ее никто и никогда не мог бы принять за уборщицу. Что бы она ни делала, за какую бы грязную работу ни бралась, она всегда пользовалась резиновыми (а потом и латексными) перчатками. В ее туалетном столике всегда было несколько тюбиков или баночек с кремом для рук. И на ночь она часто просила меня натянуть ей на густо смазанные кремом руки целлофановые пакетики, поверх которых мы надевали ей уже варежки.

Питались мы с ней всегда просто и дешево. Каши, молоко, овощи и фрукты. Мы редко позволяли себе даже курицу. Зато мама никогда не отказывала мне в покупке кистей и красок. Познакомилась с одним скучающим пенсионером, которому подсказала идею скромного бизнеса: Анатолий Петрович научился натягивать холст на подрамник и грунтовать его; мы же с мамой в благодарность за его копеечные (только для нас) холсты поставляли для него клиентов из моего окружения. Это были молодые художники, с которыми я учился в художественном училище. Потом он, проникнувшись возможностями интернета, открыл свой интернет-магазин для художников, где продавал теперь, помимо дешевых кустарных, произведенных им лично товаров, и самую дорогую акварельную бумагу, краски и пастель.