Анна Данилова - Парижский детектив

— Знаете, я ужасно замерзла там, в Питере, да и вы тоже, как я погляжу… Пойдемте ко мне в комнату, сейчас мы согреемся и перекусим. Мадлен, поторопись! — крикнула она куда-то в сторону. — Идемте же, — она взяла меня за руку и потащила за собой. В конце длинного коридора была открыта еще одна дверь.

— Как вас зовут? — спросил я, снимая с себя пальто и с трудом стягивая намертво облепивший мой лоб берет. Я понял, что меня привели в ванную комнату.

— Жанна. А вас?

— Серж.

— Вот что, Серж, давайте без церемоний, у нас не так много времени. Раздевайтесь и ныряйте в ванну, Мадлен специально для вас сыпанула туда пахучей соли, отогревайтесь, потом наденьте вот этот халат, он совершенно новый и никому раньше не принадлежал, а чуть позже я зайду за вами.

И она ушла.

Спустя полчаса я уже сидел в гостиной на диване и пил вино.

— Где я? — спросил я, начиная, наконец, понимать, что мне снится сон.

— В Париже, конечно, на улице Фрошо. Неужели вы не узнали меня?

— Узнал. — Я смотрел на Жанну и видел, как, напитавшись парижским жарким солнцем, льющимся в распахнутые окна, и теплом, оживают ее нежные щеки и наливаются румянцем. — Вы — Жанна Самари, актриса. Вас любил весь Париж, Александр Дюма-сын, встретив вас однажды в салоне мадам Шарпантье, если мне не изменяет память, сказал: «Ну и глазищи же у вас, Жанна! Так и подмывает их выколоть!»

Жанна расхохоталась.

— А ведь вы в то самое время были, кажется, влюблены в Ренуара…

— Тсс… Мадлен идет.

Вошла служанка Мадлен в голубом платье и внесла блюдо с цыпленком.

— Странное дело, я захотел есть… Я так давно не испытывал никаких желаний, что теперь, попав к вам, просто не узнаю себя…

— Все пройдет! Выпейте еще вина, попробуйте этот восхитительный сыр, а эти чудо-пирожки! Это же знаменитые пирожки из кондитерской Эжена Мюрера — коронное его блюдо и любимое лакомство Ренуара и Писсаро, Сиелея и Моне, я уж не говорю о зануде Шанфлери и докторе Гаше.

— Жанна, расскажите мне о Ренуаре.

— Он жил здесь, — вздохнув, произнесла Жанна и замолчала. Потом, сощурив погрустневшие глаза, слегка улыбнулась, вспоминая что-то. — Да, он жил совсем неподалеку от меня. Приходил работать над моими портретами, но тогда я не могла посвятить ему больше двух часов. У меня же была целая куча дел! И к портнихе нужно было на примерку, и в театр на репетицию, да и к этой… Шарпантье…

Жанна с легкостью соскользнула с диванчика и подошла к окну.

— Скажу правду, хоть мне и грустно от этого: к сожалению, Ренуар любил только свои кисти и краски. А во мне видел лишь натурщицу. Как вы думаете, могла я с этим смириться? Я, у ног которой был весь Париж?

— Но разве не ему принадлежат слова, обращенные к вам: «Что за кожа! Право, она все освещает вокруг… Настоящий солнечный луч!»

— Что с того? Иногда мне казалось, что он как вампир пьет из меня мой румянец и здоровье. Он уходил, а мне становилось как-то не по себе… Ну и вскоре мне все это надоело. Я стала пропускать сеансы. А он как раз готовился к выставке в Салоне. Переживал. Его протеже, мадам Шарпантье, чей портрет тоже должен был выставляться, все успокаивала его, говорила, что его полотна повесят в самом выгодном свете… И знаете, чем все кончилось? — Жанна вернулась к столу, оторвала крылышко цыпленка и усмехнулась: — Мой портрет, к примеру, который он с грехом пополам закончил исключительно благодаря своей изумительной памяти и таланту, повесили «весьма странно»; как сказал один мой знакомый писатель, господин Гюисманс: «На самой верхотуре одного из закутков салона, поэтому просто невозможно было составить впечатление об эффекте, которого хотел добиться художник. Может скоро, — добавил он, — холсты будут развешивать прямо на потолке?!» [20] В рассказе использованы настоящие имена и подлинные факты из жизни Жанны Самари и Ренуара, основанные на документах и цитатах, взятых из книги Анри Перрюшо «Жизнь Ренуара».

— А что Шарпантье? Чувствуется, что вы недолюбливали ее, почему?

— Понимаете, она слишком часто виделась с Огюстом, занималась по отношению к нему благотворительной деятельностью, унижая его тем самым…

— Но почему, почему вы называете это унижением?

— На самом деле, я скорее всего сама все это придумала. Мне бы быть благодарной ей за него и за себя, и за всех тех, которых она вытащила в свет… хотя бы тем, что распахнула для нас двери своего дома, а я… Хорошо, не будем об этом. Просто… — Жанна промокнула губы салфеткой, отпила немного вина и грустно улыбнулась. — Знаете, что сказала Шарпантье, когда ее подвели к моему портрету в Салоне?