Любовь Юнина - Происшествие

— Приблизительно, я говорю, приблизительно. Кое-что здесь просто музейная редкость! Это украдено из музея?

— Нет, не думаю. Частное собрание, скорее всего.

— В таком ассортименте частных собраний становится все меньше и меньше. Значит, тайник.

— Пожалуй, — согласилась Ефросинья Викентьевна. — Знаете, Яков Ильич, у меня впервые подобное дело… Вот были такие князья Разумовские до революции. Как вы думаете, не сохранилось ли где-нибудь в архивах, может, в историческом музее описание их фамильных драгоценностей?

— Князья Разумовские? — задумчиво переспросил Яков Ильич. — Не думаю. Но для богатой аристократической семьи тут маловато, скорее это часть драгоценностей. Но надо еще посмотреть.

У Ефросиньи Викентьевны было ощущение, что бриллиантовые украшения уводили ее куда-то в сторону от расследования дела об убийстве. А впрочем, если Пузырева лжет и драгоценности принадлежали Варфоломееву?

После работы Ефросинья Викентьевна зашла в гастроном, купила килограммовую банку селедки. В воскресенье тетя Тома непременно будет печь блины и потребует, чтоб Ефросинья Викентьевна сделала свой знаменитый селедочный паштет. Блины с ним были куда как хороши.

Нагруженная тяжелыми сумками, Ефросинья Викентьевна добралась наконец до дома. Дверь открыл Аркадий, поцеловал ее в левый глаз и отобрал сумки.

— Тебя очень удобно целовать в глаз, — посмеиваясь, заметил он, — потому что ты не накрашена.

Ефросинья Викентьевна недоверчиво поглядела на своего мужа Аркадия: комплимент это или наоборот? Никогда не поймешь, когда он говорит всерьез. И вдруг остро сжалось сердце. «А кого это он целовал в накрашенный глаз? Откуда знает разницу?» Ефросинья Викентьевна совершенно не красилась, поэтому она в упор спросила Аркадия:

— А что ты чувствуешь, когда целуешь накрашенный глаз?

Аркадий притворно вздохнул:

— Ефросинья свет Викентьевна, ну почему ты у меня такая однозначная? Я комплимент хотел сделать твоей естественности.

Он бросил сумки на пол, обнял ладонями ее лицо и крепко поцеловал. Отпустил, засмеялся и стал похож на цветущий подсолнух. Он всегда становился похожим на подсолнух, когда смеялся.

— Хватит целоваться-то, — услышала Ефросинья Викентьевна позади себя воркотню сына. Она обернулась. Вика стоял, прислонившись к притолоке, и вид у него был таинственный. — Ты только не ругайся, мама.

— Что случилось? — тревожно спросила Ефросинья Викентьевна.

— Особенного ничего не случилось, — дипломатично начал Вика. — Просто мы с папой шли из детского сада…

В это время Ефросинья Викентьевна увидела, как из коридора вышел белый котенок с рыжим хвостиком.

— Это? — возмущенно спросила Ефросинья Викентьевна. — Никогда! Где вы его взяли, туда и верните…

— Ма-моч-ка, — по слогам сказал Викентий и приготовился реветь. Плакал он редко, не был плаксой по натуре, унаследовав одновременно оптимизм отца и волевой характер матери. Но бывали случаи, когда только слезами удавалось завоевать те или иные позиции, потому что Ефросинья Викентьевна совершенно терялась, если ее редко плачущий сын начинал реветь белугой. — Мамочка, — повторил Викентий, сморщив лицо и внимательно поглядывая на мать.

— Нет, нет, — сказала Ефросинья Викентьевна. — От него инфекция, аллергия, бог знает что… Вика, ты начнешь болеть, а я не моту бюллетенить.

Она посмотрела на Аркадия и поняла, что поддержки не дождаться, он целиком на стороне сына.

— Смотри, Ефросинья, какие мы хорошенькие котятки, — Аркадий наклонился и взял животное в руки, — посмотри…

Ефросинья Викентьевна поглядела на кошачью мордочку с круглыми, словно нарисованными глазами, и потому совершенно бессмысленную.

— Что в нем хорошего?

Вика молчал, потому что держал наизготове свое вот-вот заплачущее лицо. Он боялся, что если вступит в полемику, пропадет момент, когда надо зареветь.

— Он будет гадить…

— Не будет, — весело сказал Аркадий. — Мы его приучим.

— От него весь дом в шерсти будет. Ведь кошки лезут…

— Какая от него шерсть! Он же не ангорский. На нем и шерсти-то всего ничего.

— Он будет царапать мебель. Мы ж только что купили новую.

— Чем? — удивился Аркадий. — У него и когтей нет.

Ефросинья Викентьевна не сообразила: что кошка мала, и еще будет расти, и шерсти на ней станет много больше, и когти приобретут крепость, и потому спросила:

— Где вы его взяли?

— На улице, — простодушно ответил Аркадий.