Любовь Юнина - Происшествие

День был мартовский, солнечный, хотя зима еще сопротивлялась и градусник по ночам показывал восемнадцать, а то и двадцать ниже нуля.

Ефросинья Викентьевна освободилась, когда на улице уже стемнело. Она позвонила домой, и муж Аркадий сообщил, что все в порядке. Вику он из детского сада забрал, ужин, который Ефросинья Викентьевна им оставила, они съели, молоко выпили, и сейчас он моет посуду, а Викентий намеревается смотреть по телевизору передачу «Спокойной ночи, малыши!».

Аркадий не стал спрашивать жену, когда она вернется домой, по опыту зная, что если звонит в эту пору, значит, скоро ждать ее не стоит. Если уж он женился на женщине, которая занимается не женским делом, а работает следователем, то тут или терпи, или ищи другую спутницу жизни. Аркадий встал на первый путь и, «сообщив жене обстановку», стоял теперь, держа в одной руке телефонную трубку, в другой мокрую тарелку.

— Работать я кончила, — услышал он голос Ефросиньи Викентьевны, — но сначала зайду к Нюре. Тетка купила туфли, но Нюре они велики. Ей кажется, что они подойдут мне. Хотя представляю себе, что это за туфли, каблуки, наверное, сантиметров двадцать.

— Мы подождем, — кратко сказал Аркадий. — Вику я уложу. Целую.

Ефросинья Викентьевна обратного поцелуя ему не послала, а сказала свое обычное «пока» и положила трубку. Она не признавала сентиментальности по телефону, которыми в последнее время стало модным обмениваться между малознакомыми людьми.

Ефросинья Викентьевна проверила, заперты ли все ящики и сейф, положила в сумку ручку и записную книжку, которую выкладывала на стол, начиная рабочий день, и достала из шкафа серое суконное пальто с серым каракулевым воротником. Ефросинья Викентьевна носила весьма скромные туалеты, подбирая их так, чтоб они соответствовали занимаемой ей должности. Она, например, считала совершенно невозможным для себя завести пальто со щегольским воротником из чернобурой лисы, столь модной в нынешнем сезоне, потому что видела какое-то несоответствие в том, что дама в таком туалете приходит в тюрьму допрашивать уголовника. Наверное, она заблуждалась. Ведь еще Пушкин говорил, что быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. Но в этом Ефросинья Викентьевна не была согласна с великим поэтом. Она склонялась к мысли, что форма определяет содержание.

Дверь Ефросинье Викентьевне открыла тетя Тома в черной блузке, у ворота которой приколота большая светло-розовая камея.

— Здравствуйте, тетя Тома, — сказала Ефросинья Викентьевна, — на вас новая блузка. Где вы купили такой крепдешин? А почему такой старинный фасон?

— «Ретро», — с достоинством ответила тетя Тома, — не в пример тебе я слежу за модой. А где взяла крепдешин — не скажу. Еще посадишь.

— Бог с вами, тетя Тома, что вы говорите…

— Есть хочешь? У нас картошка сегодня, пожарена новым способом.

— Кто жарил? — автоматически спросила Ефросинья Викентьевна, обувая тапочки, которые уже много лет в этом доме считались ее.

— Кто жарил, кто жарил… Элеонора, с тех пор как вышла замуж, стала совершенно прекрасно готовить.

— Вы это говорили и тогда, когда она варила в одной кастрюле борщ с лапшой.

— Какая же ты зануда, Ефросинья Викентьевна, — в сердцах сказала тетя Тома. — В тебе совершенно нет никакого воображения.

Они вошли в кухню, просторную, с высоким потолком, где до революции готовили еду, наверное, человек на двадцать.

— Сама-то где? — спросила Ефросинья Викентьевна. После того как любимая подруга вышла замуж, она за глаза стала звать ее «сама», как бы подчеркивая этим, что ступенька жизненной лестницы, на которой она стоит ныне, другая. Впрочем, Ефросинья Викентьевна не была уверена, что ступенька, где стоит «сама», выше той, где стояла просто Нюрка.

— Сама пошла за хлебом, — сказала тетя Тома, накладывая на тарелку румяную картошку. — А Костя еще не приходил. Поехал навещать отца.

Тетя Тома вздохнула:

— Ешь. А Нюрке пора рожать.

— Как пора? — Ефросинья Викентьевна положила обратно на стол вилку, которую было взяла. — Она не говорила мне, что ждет ребенка.