Виктория Платова - Из жизни карамели

– За «бесчестную» тоже ответите, – пропела паспортистка в ритме экзотической для северных широт босса-новы. – Уже набираю номер, набираю номерок. Нолик-нолик-нолик! Двойка-двойка-двойка! Сейчас блюстители придут и вас, мерзавцев, заметут!

– Ну, чего делать будем, Агапитыч? Поворачиваем оглобли или вступаем в неравный бой?

На лице Агапита явственно читались тоска, бессильная ярость и жгучее желание, чтобы сейчас, сию минуту рядом с ним оказалась семерка отроков из глубин космоса. Вооруженная бластерами, аннигиляторами и – главное – обостренным чувством справедливости, которое вызывает к жизни отвагу и стремление защитить всех униженных и оскорбленных. А Агапит с Рыбой-Молотом в данный момент были как раз и унижены, и оскорблены.

– Выбора нам не оставили, – наконец сказал Агапит. – Поворачиваем оглобли.

Некоторое время они посидели на скамейке у дома на противоположной стороне улицы.

– Тебе надо в суд подать на эту тварь, – заметил Рыба-Молот, пытаясь разглядеть, что происходит за жидким забором бывшей Агапитовой дачи.

Там бегали два беспривязных ротвейлера, сушилось исподнее паспортистки и ухал генератор.

– Какой там суд… Она же работает в структурах власти, а там рука руку моет. И ничего нельзя добиться в принципе. – Агапит проявил удивительную для космического отшельника осведомленность в земных делах.

– Телескоп жалко…

– Да ладно, новый соберу… Как-нибудь на досуге.

– Не могла же она его уничтожить!

– Эта? Эта все может, поверь. Хорошо еще, что квартиры меня не лишила. С нее сталось бы…

– И как только ты умудрился вляпаться в такое дерьмо?

– Все мы рано или поздно вляпываемся, разве нет? Вот ты…

– Ну, у меня все по-другому

– По-другому, да. Только штамп о расторжении брака каждому одинаковый рисуют.

Агапит знал, о чем говорит: две недели назад Рыба-Молот развелся со своей второй женой Рахилью Исааковной и пребывал не в самом лучшем расположении духа. Собственно, благодаря этому разводу и состоялась их поездка в Сярьги. При Рахили Исааковне подкаблучник Рыба ни за что не решился бы отправиться куда-либо с человеком, которого та считала сумасшедшим. Нет, отправиться, конечно, можно было, но потом Рыбу ждала бы лесопилка на дому. Небольшой скандал в стиле худ. фильма «Мамочка-убийца». И настоятельные советы посетить психолога/психотерапевта/психиатра – с последующей сдачей на анализ крови, мочи и мазка из задницы. Поскольку в какой-то передаче (оказавшейся впоследствии псевдонаучной и антигуманистической) Рахиль Исааковна подцепила дурацкие сведения о том, что сумасшествие заразно. И что существуют специально выведенные в лабораторных условиях штаммы шизофрении, кататонии, истерии, генуинной эпилепсии, старческого слабоумия и многочисленных неврозов. А Рыба-Молот, в силу природной незащищенности и неразборчивости в общении, вполне мог подцепить кое-что из списка.

Кошкину подобные бредовые идеи не посещали, но и она была против «полудурка Агапита» – особенно после того, как он, приглашенный сердобольным Рыбой на празднование Нового года, явился в костюме инопланетного робота-вершителя. На менее экстравагантную экипировку отроков Агапит даже не покушался – из чистого благоговения перед космическими героями.

– …Я ведь уезжаю, Агапитыч, – сказал Рыба.

– И куда?

– В Салехард. Пригласили поднять один тамошний ресторан.

– Надолго?

– Как получится. Может, на год. Может – на подольше, если приживусь.

– Не приживешься.

– Посмотрим…

Известие об отъезде в тмутараканный Салехард не удивило Агапита. Те же манипуляции со сменой обстановки Рыба проделал и после развода с Кошкиной – но тогда на повестке дня стоял город Трубчевск Брянской области. Там Рыба-Молот тоже «поднимал ресторан». И вероятно, превратил бы самую обыкновенную местную распивочную в филиал парижского «Максима», если бы ее владельца не пришпилили конкуренты, имевшие свои виды на помещение.

Собственно, и Трубчевск всплыл совершенно спонтанно. Помыкавшись в юности по перифериям, Рыба не собирался покидать Питер, он вполне мог отыскать работу и здесь, – с его-то квалификацией, обстоятельностью и вечным стремлением к перфекционизму. Но, после того как за Кошкиной навеки захлопнулась дверь, его стали донимать звонками Палкина с Чумаченкой. Это были отнюдь не коллективные манифесты, обличающие бычару и недотыкомку, который отнял у драгоценной подруги Пэ-Чэ несколько драгоценных лет жизни, – а ведь эти годы могли быть потрачены на европейское независимое кино, на американское независимое кино, на труды Ортеги-и-Гасета, на музыку Софьи Губайдуллиной, на acid jazz. Палкина и Чумаченко звонили отдельно друг от друга, в темное время суток, иногда даже в два часа ночи и позже. Ни слова о вяжущем рот арт-хаусе – сплошное облако сочувствия несправедливо брошенному, недооцененному мужчине; сплошной фимиам. Между нами, девочками, ваша жена Кошкина, Александр Евгеньевич, была та еще фря! Неумная, нечуткая, и жлобиха к тому же. Ее культурный уровень всегда равнялся нулю, разве такая женщина вам нужна?