Герман Кох - Уважаемый господин М.

Но между тем в нем зарождалось сомнение. Лаура увидит их сидящими рядом за столом. Она снова осознает, почему еще совсем недавно считала его привлекательным. На фоне тощего парня он будет выглядеть превосходно. Любой будет выглядеть превосходно на фоне Германа. Как это возможно? Господи, да как же это возможно? Это же почти баба! На одном запястье Герман носит кожаную ленточку с пуговицами, а на другом – тонкий плетеный браслет из бисера. А еще у него перстни на пальцах, пушок на щеках. А его челюсть! Его челюсть – это нечто особенное. Неправильная и слабо выраженная. Эти скошенные назад резцы, эти пустоты между клыками и коренными зубами больше всего напоминают мордочку мыши. Но тогда, наверное, такой мыши, которую укусила за морду куда более крупная мышь. Как могла девушка его захотеть? Между этими зубами гуляет ветер, для девичьего языка будет непосильной задачей не заблудиться там безысходно. Допустим, его собственная челюсть тоже не была таким уж сильным вооружением для флирта, но он упражнялся перед зеркалом, чтобы при улыбке верхняя губа не поднималась над десной, обнажая зубы на всю длину. Когда ему приходилось смеяться, он всегда прикрывал рот рукой. Хорошенько почистить зубы, мысленно отметил он. Ничто не может быть таким убийственным, как остатки шпика или белого хлеба в расщелине между двумя слишком длинными зубами.

Он поставил тарелку с ножом и вилкой в раковину и повернул холодный кран. Сковорода все еще стояла на плите. Он посмотрел на часы: ему хотелось уехать вовремя, он не хотел рисковать быть застигнутым вьюгой. С другой стороны, было бы странно, что человек, уехавший на несколько дней в Париж, не вымыл такую малость посуды. Потом. В последнюю очередь. Сначала почистить зубы.

Он улыбнулся своему отражению в зеркале над раковиной. Отвел назад почти сухие волосы. Проблемой были глаза: темные круги не исчезли вдруг, после одного вечера без выпивки. Он прыснул на ватку лосьоном после бритья и прижал ее к серо-синим впадинам под глазами. Потом открыл дверь на балкончик. Перила были припорошены свежим снегом, выпавшим за ночь. Кончиками пальцев он собрал снег и протер им лицо. Как будто сегодня утром я совершил длительную прогулку, сказал он себе, вернувшись в ванную и рассмотрев в зеркале результат. Глаза все еще были ввалившимися, но цвет кожи вокруг них уже не слишком отличался от остального лица.

Он решил надеть джинсы, свою любимую клетчатую фланелевую рубашку и высокие горные ботинки. С парой толстых шерстяных носков и горными ботинками в руках он снова вошел в комнату и опустился на край кровати.

Он подумал о Лауре, потом попытался о ней не думать. «Я скоро опять уеду, – сказал он вслух. – Я хочу быть в Париже до темноты».

Вдруг ему вспомнились дочки. Вчерашний день в «Артисе». Куры, гуси и свиньи на детской ферме, попугаи на шестках, обезьяны, львы и крокодилы. Совсем под конец они подошли к вольеру с медведями. Два спящих белых медведя лежали там между нагромождениями искусственных скал. В воде плавала морковь и кочаны салата; вчера тоже был снегопад, острые вершины и гребни искусственных скал покрывал тонкий слой снега. Его первой мыслью было, что в любом случае белые медведи не могут замерзнуть, разница в температуре для них не так существенна, как для обезьян, львов и попугаев. Но они были далеко от своего дома. И этот вольер – с грязной водой в слишком маленьком бассейне – прежде всего угнетал. Место, где можно подышать воздухом, вот и все. Это заставило его вспомнить о своей съемной комнате, и в ту самую секунду, когда он совместил эти два образа – свою одинокую комнату и медвежий вольер, – в нем снова поднялась жалость к самому себе. Волной, словно кислая отрыжка от испорченного блюда, она поднялась из его желудка и по пищеводу дошла до глотки.

– Папа, что с тобой? – спросила старшая дочь.

Она схватила его за руку. Младшая бросила медведям последний кусок черствого черного хлеба, но он попал в воду между кочанами салата и морковью.

– Ничего, милая, – сказал он.

Он даже не посмел на нее взглянуть, ему не хотелось расплакаться при дочерях. Впервые за этот день он почувствовал похмелье вчерашнего вечера (шесть банок пива, две трети бутылки виски), которое до сих пор спокойно спало, как большая мохнатая собака в своей корзине, и вот теперь эта собака медленно потянулась, подошла к нему и лизнула руку.

– Папа, ты сказал «Что за гребаный беспорядок!».

– Я так сказал?

Дочь не ответила.