Лорен Оливер - Сломанные вещи

– Пять лет спустя эту маленькую сплоченную общину все еще потрясает немыслимый, невообразимый ужас этого преступления, и в воскресенье город планирует открыть мемориал в честь…

Телевизор выключается. Джослин наконец-то отыскала пульт и сидит на полу, тяжело дыша, словно собака, которая перетрудилась, разыскивая кость. В комнате стоит напряженная тишина, в каком-то смысле спасительная. Все либо глазеют на меня, либо нарочно избегают смотреть в мою сторону, как будто боятся, что я сейчас закричу, или что-то швырну, или просто начну плакать.

А может быть, им просто страшно.

– Ну все. – Триш вскакивает на ноги, с наигранной веселостью хлопая в ладоши. – Итак, какой фильм мы будем смотреть сегодня? На прошлой неделе вы проголосовали за «Рапунцель: Запутанная история». Посмотрим это кино?

Никто не отвечает. В комнате все еще висит напряженная тишина. Я вскакиваю, чувствуя легкое головокружение и не заботясь о том, что от этого все станет только хуже. Никто не произносит ни слова, пока я выбираюсь в холл, топча попкорн и пластиковые стаканчики и наступая на руку кого-то. Девушка взвизгивает, но тут же замолкает.

В холле пусто и прохладно, где-то в глубине стен гудит электрический ток. Как только я оказываюсь в одиночестве, мои глаза начинает щипать от слез, и мне приходится часто моргать. Я даже не уверена, почему плачу – может быть, оттого, что увидела по телевизору лицо Саммер, это безумно красивое лицо в форме сердечка с большими глазами и густыми ресницами, на котором играет улыбка, словно говорящая о том, что у нее всегда был какой-то секрет.

Платный телефон, находящийся в конце холла, испещрен инициалами пациенток прежних лет. Телефонная трубка пахнет жвачкой и покрыта тонким слоем из пота и лосьона. Стараясь держать ее подальше от щеки, я вынимаю телефонную карту, купленную мною в магазине «Перекрестка», где продаются также мягкие игрушки и мотивационные футболки, и набираю номер Уэйда.

Он берет трубку после первого же гудка.

– Это Бринн, – начинаю я, инстинктивно понижая голос, хотя холл пуст и здесь некому подслушать наш разговор. – Ты ведь приедешь завтра, правда? Не будешь верить во всю эту брехню про ураган?

– Бринн! Привет! – Уэйд всегда говорит восклицаниями. – Я еще… – Звук его голоса затихает, и мне приходится отвести трубку еще дальше от уха, чтобы не слышать взрыва помех на линии.

– Что? – Я бью по трубке костяшками пальцев. – Я тебя не слышу.

– Извини! – В трубке опять раздается треск, как будто кто-то сминает фольгу. – Я тебя не слышу. – Ветер все крепчает. Говорят, у нас будет около трех футов осадков. Говорят, река… – Его голос снова пропадает.

– Послушай, Уэйд, – кричу я. Я все еще слышу, как он что-то говорит, но помехи безнадежно искажают его слова. – Уэйд, я тебя не понимаю. Просто скажи мне, что наша завтрашняя встреча не отменяется. Обещай, что приедешь, ладно?

– Я не могу контролировать погоду, Бринн, – заявляет он. В Уэйде раздражает еще и то, что он имеет склонность говорить совершенно очевидные вещи, изрекая их с таким видом, словно вещает что-то высокомудрое.

– Послушай. – К этому моменту я уже дошла до отчаяния. Уэйд нужен мне, как никогда. Я не собираюсь покидать «Перекресток». Не собираюсь возвращаться в тот мир, в котором люди или пялятся на меня, или, что еще хуже, предпочитают делать вид, будто меня вообще нет – отталкивают в сторону на тротуаре, отказываются обслуживать в кафе, смотрят сквозь, словно я не существую. – Просто скажи, что ты приедешь, хорошо? У меня есть нечто такое, что надо тебе сообщить. Это важно. – Все это, разумеется, туфта, хотя я, как уже говорила, по натуре вовсе не люблю лгать. Но я научилась заботиться о себе сама. Мне пришлось этому научиться, ведь у меня просто не было другого выхода.

– Что именно? – В его голосе звучит сомнение, но в то же время и надежда.

– Я кое-что вспомнила, – говорю я, придумывая на ходу и стараясь не вдаваться в детали.

– Это касается Саммер, – быстро добавляю я, когда он продолжает молчать. – Ты же еще хочешь мне помочь, верно?

Повисает длительное молчание, прерываемое только помехами на линии.

– Уэйд? – Я сжимаю трубку так крепко, что начинают болеть суставы пальцев.

– Если дороги будут открыты, – бубнит он. Это звучит так, словно он говорит, используя неисправный динамик. – Тогда я приеду.

– Они будут открыты, – отвечаю я. И вешаю трубку, даже не попрощавшись.

Дождь добирается до нас незадолго до отбоя и начинает барабанить по крыше так громко, словно по ней в панике проносится огромное стадо. Когда небо раскалывает молния, половина девушек разражается визгом, а в следующую секунду все затихает.