Мария Спасская - Мистическое кольцо символистов [litres]

– Лучше не трогай, а то книга такая ветхая, что того и гляди развалится.

И каждый продолжил заниматься своим делом. Соня – протирать стеллажи, старательно обходя книгу, Виктор – приводить архив в порядок. Как только управились, за окном послышался шелест шин и звук паркующегося автомобиля. Выбравшийся из-за руля Карлинский помог выйти Земфире Аюшевой и повел ее к флигелю. В ожидании, пока Вера Донатовна покормит гостью, молодые люди перекладывали на вытертые полки коробки с кинолентами.

Минут через двадцать Карлинский вывел девушку из флигеля, и все трое, вместе с Верой Донатовной, устремились к Дому культуры. Земфира брела, не глядя по сторонам, погруженная в свои мысли. Они зашли в здание и спустились в архив. Едва войдя в хранилище, Земфира сразу же заметила ветхую инкунабулу и, улыбнувшись, сняла с пальца кольцо и положила на засаленную пыльную обложку. Соня с Виктором удивленно переглянулись, но Карлинский сделал знак не вмешиваться.

Пройдя в середину помещения, Аюшева села на приготовленный для нее стул и невидящими глазами стала смотреть на экран. Рядом с ней устроился Карлинский, а Вера Донатовна встала за киноаппарат. В хранилище потух свет, застрекотал кинопроектор, и темноту рассек направленный на экран луч света. Замелькали засвеченные кадры, и появилась надпись: «Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Клавдия Николаевна Васильева». Вслед за надписью из тумана студии вынырнула сидящая на стуле благообразная старушка. Голос снимающего произнес:

– Клавдия Николаевна! Запись пошла, можно начинать.

– Это отец говорит! – обрадованно зашептала Вера Донатовна, но Карлинский на нее шикнул, и та затихла.

Пожилая женщина на экране подобралась, выпрямив спину, и глядя прямо в камеру, заговорила:

– Если вы спросите у моих современников, кто такой Андрей Белый, все тут же хором примутся кричать, что это тот чудак, который отплясывал фокстрот в Берлине. Да, это так. Пьяный, лысоватый, седой и нелепый, Андрей Белый выламывался перед чистой немецкой публикой, вытанцовывая свою трагедию разрыва с Асей Тургеневой и берлинским антропософским обществом. Его танец не был смешон. Он был страшен, ибо являл собой агонию души. Его тогдашний фокстрот – чистейшее хлыстовство. Танец был как раз в духе так популярных тогда экспрессионистских выступлений в стиле раннего актерского творчества Ленни Рифеншталь и походил на штайнеровские упражнения по эвритмии.

Вы спросите – что случилось с поэтом? Его предали. Над ним посмеялись. Ася Тургенева, уверявшая, что выбрала для себя стезю аскезы и на основании этого отказавшаяся от брака с Белым, приехав на встречу с мужем, на глазах у всего Берлина сошлась с имажинистом Кусиковым, и роман у них возник отнюдь не астральный, а вполне земной. Кусиков был моложе Аси, красив, щеголял в военном френче и брюках галифе. При этом он был совершенно бездарен. Белого особенно задело, что наглецы в литературных кафе разглагольствовали: «поскольку жена Белого ушла от него к Кусикову, значит, она приравняла поэта Белого к поэту Кусикову». Этого Белый вынести не мог.

В берлинских кабаках Белый чудовищно напивался, и под утро сердобольные друзья волокли его домой. В бессознательном состоянии поэт исповедовался в своем горе соседям по табльдоту, горничным, прохожим. Начинал он обычно с плача, что Ася предала его. Потом сам себя поправлял: нет, Ася не виновата, его предал Учитель. Нет, не Учитель, Он слишком гений, слишком велик, Он не мог предать. Предала жена Учителя – Мария Сиверс. Заморочила бедной Асе ее красивую головку, внушила черт знает что. Заканчивались жалобы Белого обычно «выскуливанием» имени Кусикова. Соблазнителя Аси. Поэтишки. Гнусного похитителя чужих жен.

Мы с Алисой Войнич были тогда членами антропософской берлинской секции, и каждый день наблюдали эти безумные пляски. Не выдержав, почти насильно заставили Андрея Белого вернуться в Россию.

– Скажите, кем для поэта была Алиса Войнич?

– Я бы сказала – возлюбленной, но это будет лишь небольшая часть правды. Белый находил, что Алиса похожа на его Асю. Алиса же видела в Белом какого-то своего знакомого, некоего Льва. Так каждый из них любил в другом чужой образ.

Старушка поджала губы и холодно сказала:

– Но женился поэт все равно на мне. Я была замужем, а Алиса свободна, но Белый выбрал меня. Мы вернулись в революционную Москву, и я приступила к работе в библиотеке Румянцевского музея, где было много антропософов. Белый сразу же влился в Антропософское общество, познакомился с моим мужем, и, обсудив все с Петром Николаевичем, мы, втроем, отправились в ЗАГС и сначала расторгли брак, а затем заключили новый. И все это по-дружески, без взаимных обид! Честно говоря, я думала, что Алиса проявит интерес к моему бывшему мужу, но она так и продолжала жить рядом с нами, не замечая никого, кроме Белого.