Вера Арье - Сердце мастера [litres]

Чуть в стороне, опираясь на газовую плиту, стоял зловещий господин Мишо, занимавший весь последний этаж с его обширной террасой. Он развлекал себя тем, что саботировал принимаемые большинством решения, голосуя против или же воздерживаясь. Между делом Мишо по-гусарски подмигивал секретарю собрания, словно говоря ей: «Как только все это свернется, пойдемте ко мне обедать?»

Коммунальное шоу длилось два часа. Когда в соседней церкви пробил полуденный колокол, перешли к обсуждению второстепенных вопросов: что делать с дамой с третьего этажа, которая все время в Бордо, – к ней в квартиру никак не могут попасть специалисты по уничтожению нежелательных насекомых; как быть с протоколами собраний в сто страниц – ведь их по закону нужно хранить десять лет, а места в квартирах нет… и главное: почему наглец Мишо курит в душе?!

Когда желудки начало сводить от голода, на повестке остался последний вопрос: смена почтовых ящиков. Все были «за», но неожиданно вспыхнул спор по поводу их конфигурации. Ящики с горизонтальной прорезью ставить или с диагональной? Обсуждение приняло такую обостренную форму, что Родион, не выдержав, предложил бросить жребий. Выпали диагональные прорези, и изнуренные жильцы начали расползаться по своим квартирам.

С радостью вернувшись к себе после схватки с соседями, Родион услышал голос Саломеи, доносящийся из его кабинета. Эту комнату она убирать не любила – боялась перепутать местами бумаги и папки, протирая тряпкой стол, и как бубонной чумы опасалась нового компьютера. Его обтекаемый бесшовный корпус и глянцевый, без единой царапины, дисплей вызывали в ней священный трепет – плавными взмахами микрофибровой метелки Саломея смахивала с «макбука» серебристое крошево пыли, что-то приговаривая.

Родион остановился в дверях и прислушался: что она там бормочет?

– Это ж надо, куда ни сунься – сплошные куртизанки. И ведь никакого разнообразия, все одно и то же!

– Простите, что вмешиваюсь в процесс, – улыбнулся Родион. – Зашел вот за портфелем… Вдруг слышу: вы сами с собой разговариваете.

– Так ведь не с кем пообщаться, месье Лаврофф, работаю в полном одиночестве! Вот картинки от тоски и разглядываю… Дама эта, что у вас по всей квартире раскидана, наверное, актриса известная? Уж простите, что интересуюсь, а только куда ни ткнусь – все она.

– Какая дама?

– Ну вот же она в рамочке в шкафу с прошлой зимы стоит… И у мадмуазель на столе такая же валяется.

– А, вы об «Итее», – сообразил Родион. Действительно, после недавней встречи Оливии с Волошиным в доме появился еще один эскиз с изображением исчезнувшего шедевра.

– Я уж не знаю, как ее звали, а только думаю, что раз с женщины картины пишут и из камня ее ваяют – непростая это женщина!

– А где вы в камне-то ее увидели?

– Ну, может и не в камне, а в мраморе или в гипсе… Я толком не разобрала, – вдруг смутилась Саломея, изучая сверкающий свежевымытый паркет.

При изрядной доле недостатков – которые, впрочем, Родион ей охотно прощал – были в горничной два замечательных качества: обязательность и честность. Врать Саломея до смешного не умела.

Родиону достаточно было задержать на ней взгляд, чтобы та призналась.

– Я папочку одну, прибираясь у мадмуазель, ненароком обронила. А оттуда картинки черно-белые так и посыпались – фотографии всякие музейные…

– И что же?

– Так вот там эта дама и стояла! Такая же голая.

– Пойдемте-ка, покажете.

Родион последовал за горничной в соседнюю комнату, где Оливия обустроила себе рабочий уголок.

– Вот эта папочка?

– Она самая!

Родион вытащил из-под прозрачного пластика пачку распечатанных на принтере нечетких фотографий. Внизу каждого снимка значился инвентарный номер дипломатического архива. Значит, Оливия и до него добралась… Ее упертость и въедливость начинали вызывать в нем искреннее уважение.

– И где же здесь «Итея»? – скептически поинтересовался Родион.

– Так вот она! За мужчиной срамным пристроилась…

«Срамным мужчиной» оказался великолепный «Прометей» работы Удо Вебера. Эту скульптуру вместе с десятками других тот выставлял на своей персональной выставке в Париже весной 1944-го – на том самом культурном событии, в котором наотрез отказался участвовать Октав Монтравель.

Родион присмотрелся повнимательнее: сбоку на снимке стояла пометка: «ЖДП, Зал 14».

– Вот я и говорю: не иначе великая была женщи…

– Простите меня, Саломея… я вам чуть позднее о ней расскажу, – отмахнулся от нее Родион, разглядывая снимок.