Мишель Бюсси - Я слишком долго мечтала

Теперь в голосе Флоранс звучит презрение:

– Ну разумеется, за кого ты меня принимаешь?! – Впрочем, она тут же смягчается: – Ты… с тобой все в порядке, Оли?

– Да… да… главное, не говори ничего Натали. Это была глупость… Ты же знаешь, что я люблю ее. Люблю больше всего на свете.

– Ну конечно знаю, дурачок. Это и слепому видно. Так что заботься о ней и не давай упорхнуть!

– Спасибо тебе, Фло.

И он отключается. Будь все проклято! Будь все трижды проклято!

Он предал Натали, но Натали его предала первая.

Он оказался прав и проклинает себя за то, что оказался прав, за то, что подозревал жену, шпионил за ней, разыскал телефон ее лучшей подруги в ее записной книжке и дошел до того, что осмелился позвонить Фло под этим позорным предлогом…

И он снова вспоминает слова Натали, произнесенные до отлета в Барселону: Милый, я подала заявление на внеочередной рейс. Всего три дня, со вторника по четверг. Вместе с Флоранс и еще двумя стюардессами, Лоранс и Сильви .

Он злится на себя за то, что не верил ей, он боролся с подозрениями, ему хотелось на все закрыть глаза и просто ждать, когда Натали вернется – вернется такой, как всегда. Но Натали вернулась не как всегда, она вернулась иной. Он помнит, как жена стояла на берегу Сены, погруженная в себя, едва отвечая на его вопросы: «Ты идешь ужинать, Бобренок? Ты расскажешь Лоре сказку перед сном? Ты идешь спать?» И еще эта неожиданная причуда – вытатуированная ласточка на плече. Оливье собирает воедино все сходящиеся признаки.

Всего три дня каникул с подружками …

Достаточно было позвонить Флоранс и все проверить. Достаточно было застать ее врасплох, изобразить неприкрытое вожделение, чтобы она выдала правду, даже если Натали ее предупредила. Но если бы он просто спросил: «А Нати с тобой?» или «Какая там у вас погода в Барселоне?» – она бы все равно насторожилась.

Да-да, я здесь …

Да нет, я тут одна …

Флоранс не в Барселоне. Значит, Натали ему солгала.

Оливье теряет представление о времени. Из этого забытья его вырывает детский галдеж: ребятишки с криками выбегают на перемену. За оградой, возле горок, он замечает голубое пальтишко Лоры и в панике быстро отъезжает. Лора не должна его увидеть, иначе начнет допытываться, зачем он здесь стоял. А ему и без того тошно.

Значит, надо спасать то, что еще можно спасти.

И снова ему на память приходят слова Флоранс: Ну конечно знаю, дурачок. Это и слепому видно. Так что заботься о ней и не давай упорхнуть!

Сможет ли он промолчать? Сможет ли солгать? Сможет ли не сказать ей ни слова? Целовать ее в губы, которые целовал другой? Ласкать ее тело, которое ласкал другой? Смотреть, как Натали раздевается, и не думать о том, что другой видел ее обнаженной, – другой, которому она хотела нравиться, другой, которому она отдалась, другой, ради которого навсегда заклеймила татуировкой свое плечо?!

Ласточка.

Это чтобы он никогда не забывал, что держит ее в клетке.

Сможет ли он вести себя так, словно ничего не знает? Сможет ли запереть слова упрека у себя в голове и не выпустить их наружу? И самому замкнуться – на свой лад, в своей тюрьме?

– Входи, Гаранс.

Я вхожу. В квартире Батисто больше не пахнет ни акрилом, ни клеем. Ничем не пахнет. И не видно банок с краской, расставленных на полу, натянутых холстов, свалки инструментов, картона, дерева, гипса. В квартире царит безупречный порядок. В гостиной теперь стоит сиреневый диван с деревянным корпусом. Диван явно односпальный – не раскладывается. Из чего я заключаю, что Батисто ночует в спальне, а случайные любовники, которым нужен приют, стали редки. Паркет натерт и блестит. На стенах репродукции Миро, Дали и фотографии самых прекрасных мимов бульвара Рамбла. Единственный стол украшают букет сухих цветов и корзинка с фруктами. В общем, квартира, содержащаяся в порядке, оформленная со вкусом, слегка старомодным, и не имеющая ничего общего с мастерской художника. Напоминает комнату в доме престарелых , проскальзывает у меня недобрая мысль.

Сколько же Батисто лет? Семьдесят? Восемьдесят? Я подхожу к окну. Вид на Старый порт по-прежнему великолепен. Солнце сверкает на медной чешуе Peix – гигантской рыбы [116] «Рыба» (1992) – скульптура Фрэнка Гери, расположенная в Олимпийском порту Барселоны. , нависающей над пляжем. Я готовлю нечто вроде приветственной речи, как привыкла делать это перед робеющими пассажирами, которые просят взглядом уделить им хоть немного внимания. Итак: я здесь вместе с родными, мы приехали на два дня и улетаем через четыре часа, я впервые за все эти годы вернулась в Барселону, со вчерашнего дня мы ходим по городу как заведенные, ни минуты свободной, я в порядке, у меня уже две дочери, обе взрослые, ну а ты? Отсюда по-прежнему потрясный вид, похоже, с 1999 года здесь ничего не изменилось, они могут снова принять у себя Олимпийские игры хоть завтра, да и ты сам, Батисто, вполне в олимпийской форме.