Мишель Бюсси - Я слишком долго мечтала

– Ну, пленницей – это, пожалуй, слишком сильно сказано… Скорее, отшельницей… Одинокой… Единственная дочка, воспитанная отцом. И избалованная крестным.

Я молчу. Ее палец нажимает на клавишу Eject , она вынимает диск и засовывает его в коробку.

– Улисс подарил этот проигрыватель на мое десятилетие. Сказал, что такое чудо техники можно найти только в Калифорнии. На нем я впервые услышала песню Black Eyed Peas. Папа их терпеть не мог! Улисс приезжал в Париж почти на каждый мой день рождения. С полными чемоданами дисков. И они с папой слушали их ночи напролет. Я думала, он наш друг. И папа так считал. А он попросту следил за нами. Хотел убедиться, что папа не вернется к прежнему, к своей гитаре… Или же надеялся успокоить свою совесть такими подарками. Тогда Улисс был еще не убийцей, а обыкновенным вором. Присвоил тысячи долларов, полученных благодаря песне, которую сочинил отец, и, конечно, мог позволить себе такую роскошь – подарить крестнице несколько игрушек.

Шарлотта делает глубокий вдох и внезапно, резким взмахом, сметает все со стола. Музыкальный центр с вырванными проводами разбивается об пол. А Шарлотта, скорчившись, кашляет так надрывно, что мне хочется плакать. Подбежав, я прижимаю мокрую простыню к ее лицу. И осторожно веду к кровати.

Она покорно садится, стараясь не глядеть мне в лицо. Мало-помалу ее кашель стихает, уступив место тягостному молчанию, которое я не решаюсь нарушить. Шарлотта сморкается в мокрую простыню, а я представляю себе, как у нее горят легкие, и мне безумно больно за эту девочку. Наконец она заговаривает – глухо, опустив глаза:

– Папа все мне рассказал в день моего восемнадцатилетия. Я ведь много лет донимала его расспросами. Кто моя мать? Почему не она меня воспитывает? А он отвечал: узнаешь, когда вырастешь, Шарлотта, только когда вырастешь. И я вычеркивала в календаре месяцы, недели, дни, остававшиеся до моего совершеннолетия. Ну вот, папа, сегодня я стала взрослой! И он сдержал обещание. Все мне рассказал. Вот здесь, сидя на этой кровати. «Шарлотта, ты – дитя любви, самой прекрасной любви на свете, – так он начал. – И эта любовь дала твоей матери силы оставить тебя мне».

Я пытаюсь поймать взгляд Шарлотты, но она упорно смотрит вниз, на свои пальцы, нервно барабанящие по коленям. Ее голос крепнет, постепенно набирая силу.

– В тот миг меня охватила ненависть, но в первую очередь не к папе. Я молчала, я слушала, до боли сжимая кулаки. Я уже твердо знала, что уеду, как только он закончит свой рассказ. Но тебя… тебя я в тот миг проклинала.

Мои глаза наполняются слезами. Я хватаюсь за мокрую простыню, вытираю лицо и протягиваю ее Шарлотте, которая отталкивает мою руку.

– Папа обнимал меня, но я только сильнее ожесточалась. А он настаивал, во всех подробностях рассказывал о ваших чувствах, о ваших переживаниях, пытаясь доказать мне, какой исключительной была эта ваша мерзкая любовь и как сильно вы оба желали моего появления на свет. Но чем больше деталей я узнавала о Монреале, Сан-Диего, Барселоне, Джакарте, тем яснее понимала, насколько это гнусно, насколько чудовищно. Бросить родную дочь! Обещать никогда не подавать о себе вестей! Папа сообщил мне, что у тебя есть семья, есть дочь, немного старше меня. Я попросила его уйти, сказала, что хочу спать. В то время я начала учиться на факультете психологии. На следующий день я ему объявила, что не вернусь домой ночевать. Переселилась к своему приятелю Кевину. И с тех пор ноги моей не было в Шаре. Учебу я бросила. У меня возникла одна идея, которая с течением времени превратилась в четкий план: пройти конкурс стюардесс, разыскать тебя, сблизиться с тобой, изучить тебя, не выдавая своего настоящего имени, завоевать твое доверие – например, рассказав о связи с Жан-Максом Балленом, заставить тебя реагировать, заставить тебя страдать, как я страдала, заставить пережить всю эту историю еще раз, с самого начала. Не знаю… может быть, я надеялась изменить ее конец. Даже при том, что папа был замечательным отцом. Я ни в чем не нуждалась…

Впервые Шарлотта поднимает глаза и повторяет, сверля меня взглядом:

– Ни в чем!

Ее сотрясает жестокий спазм, нечто среднее между хрипом и кашлем, она прячет лицо в простыне. Я делаю шаг, собираясь обнять ее, но она, отшатнувшись, продолжает, уже громче:

– Я очень надеялась, что это лучший способ заставить тебя нарушить клятву! Вынудить снова пережить прошлое, обратиться к папе. Так и произошло, разве нет? Ты же ему позвонила! И он, конечно, ответил бы тебе, я уверена, что ответил. Если бы Улисс его не…