Джон Гришэм - Вне правил [Фейк - испорчен дескрипшен, чужая обложка]

Все же в цифрах можно было найти хоть какое-то утешение. Со времени падения «Леман» тысячи молодых профессионалов лишились работы. Несчастье лучше переживать вместе и все такое прочее, но в данный момент она не испытывала сострадания к кому бы то ни было.

— Карен Кофер, пожалуйста, — бросила Саманта в трубку. Она лежала на диване совершенно неподвижно, стараясь дышать ровно.

— Мам, это я. Они это сделали. Уволили меня. — Она закусила нижнюю губу, изо всех сил стараясь не расплакаться.

— Мне так жаль, Саманта. Когда это произошло?

— Примерно час назад. Вообще-то неудивительно, но верится с трудом.

— Понимаю, детка. И мне неимоверно жаль.

За последнюю неделю они не говорили ни о чем другом, кроме как о возможном увольнении.

— Ты дома? — спросила Карен.

— Да, дома, и в полном порядке. Блит на работе. Я ей еще не говорила. Вообще никому пока не сказала.

— Мне страшно жаль.

Блит была ее подругой и сокурсницей еще по Колумбийскому колледжу, но работала в другой крупной фирме. Они снимали эту квартиру вместе, однако отдалились друг от друга. Когда приходится вкалывать по семьдесят пять или сто часов в неделю, общаться особо некогда. Дела на фирме Блит тоже обстояли неважно, и она ожидала худшего.

— Со мной все хорошо, мам. Даже отлично.

— Ничего не отлично. Почему бы тебе не приехать домой на несколько дней?

Дом был своего рода движущейся мишенью. Мать снимала очаровательную квартирку неподалеку от Дюпон-серкл, отец арендовал небольшую квартиру в кондоминиуме рядом с рекой в Александрии. Ни в одном из жилищ Саманте не удавалось продержаться больше месяца. А уж сейчас… об этом и речи быть не могло.

— Обязательно приеду, — сказала она, — только позже.

Последовала долгая пауза, затем мама осторожно спросила:

— Какие у тебя планы, Саманта?

— Никаких планов, мам. Сейчас я просто в шоке и дальше чем на ближайший час планировать не в состоянии.

— Понимаю. Жаль, меня нет рядом.

— Все будет нормально, мам. Обещаю. — Последнее, чего ей хотелось в этот момент, так это чтобы мать стояла над душой и давала бесконечные советы, как быть и что делать дальше.

— Тебя уволили окончательно или это временное явление?

— Фирма называет это неоплачиваемым отпуском. Год или два мы числимся в штате, даже сохраняем за собой медицинскую страховку, но зарплаты не получаем. Ну а потом, если все наладится, фирма обещает взять нас обратно на ту же должность.

— Напоминает какие-то жалкие усилия удержать вас на поводке. — Спасибо, мамочка, за прямоту. Карен меж тем не унималась: — Почему ты не послала этих негодяев куда подальше?

— Потому что хотела сохранить медицинскую страховку. И еще хотелось быть уверенной в том, что однажды смогу вернуться.

— Ты можешь найти работу где-то еще. — Мать говорила прямо как заправский бюрократ.

Карен Кофер работала старшим юристом в Министерстве юстиции в Вашингтоне. Всю жизнь проработала там и до сих пор трудилась — вот уже на протяжении тридцати лет. Положение она, как и все ее коллеги, занимала прочное. Несмотря на экономические депрессии, войны, смены правительств, катастрофы национального масштаба, политические волнения и прочие всевозможные бедствия, Карен Кофер регулярно получала зарплату. Именно этим и объяснялось высокомерие множества окопавшихся в своих траншеях бюрократов. Нас надо ценить, потому что мы абсолютно незаменимы.

— Нет, мам, — сказала Саманта, — сейчас хорошей работы не найти. Если ты не в курсе или просто забыла, могу напомнить: у нас в стране финансовый кризис, недалеко и до депрессии. Юридические конторы то и дело вышвыривают сотрудников на улицу и запирают двери.

— Ну, не знаю. Сомневаюсь, чтоб дела обстояли так уж плохо.

— Да неужели? В «Скалли энд Першинг» отменили набор новых служащих, а это означает, что дюжина или около того самых талантливых выпускников юридического отделения Гарварда получат уведомления о том, что мест, которые им обещали в сентябре, нет. То же самое касается Йеля, Стэнфордского и Колумбийского университетов.

— Но ведь ты у меня такая талантливая, Саманта.

Спорить с бюрократом бесполезно. Саманта глубоко вздохнула и уже собиралась вежливо распрощаться, когда у Карен прорезался срочный звонок «из Белого дома» и она сказала, что ей надо бежать. Обещала перезвонить тотчас же, как только спасет республику.

— Хорошо, мамочка, — только и осталось сказать Саманте.

Грех было жаловаться, что мать не уделяет ей должного внимания. Саманта была единственным ребенком — в ретроспективе не так уж и плохо, особенно в свете того, что утлую лодочку ее взаимоотношений с родителями так и швыряло по волнам то вверх, то вниз, особенно после того, как они развелись.