Ефим Друц - Волки

— С нами останешься или дальше пойдешь? — спросил барон. — Россия большая; укрыться везде можно. Все позади, теперь и передохнуть пора. Поживи в таборе. Может, привыкнешь? Мы ведь тебя за своего держим…

— Знаю, — кивнул Митя, — и благодарен вам за это. Правда, не понимаю я до сих пор, чем я вам приглянулся?

— Этого разумом не понять, душа должна чувствовать. У нас как: если сразу приняли, то это навсегда, а не пришелся по сердцу, лучше не подходи. Ты — гаджё, а лучше своего… Вот как выходит. Дэвэл людей распределяет: один — человек, а другой — только так называется, а на самом деле — джуклибэн. Но мы таких чувствуем. И места им среди нас нет.

— Вот что я тебе скажу, дадо: для меня никакой разницы нет — что цыган, что гаджё. Лишь бы человеком был и поступал как человек, никогда не делал другим того, чего себе не желает.

— Об этом я слышал, — ответил барон. — Это христианские заповеди. А мы — православные, или ты не знаешь? Многие из нас в церковь ходят и иконы держат. Кресты носят.

Барон слегка распахнул ворот рубашки, и Митя увидел у него на груди православный крест.

— Э, — махнул рукой Митя, — видел я многих (не о тебе говорю, дадо) с крестами-то. У них руки по локоть в крови. И крест их не удерживает. А потом идут грехи замаливать. И — снова грешат. Цепочка эта бесконечна. Лживы люди, и черные мысли глубоко в себе носят. Не подкопаешься: на поверхности — одно, а в глубине — тьма. Оттого все беды и идут.

— Это так, — согласился барон.

Он хотел еще что-то добавить, но раздался крик, и в палатку вбежал молодой цыган:

— Гаджё в таборе!

— Чего ты кричишь? — оборвал его барон. — Говори толком, что случилось.

— Чужак в таборе, — выкрикнул цыган. — Хочет с тобой говорить.

— Зови его сюда.

Цыган выскочил из палатки и через минуту вернулся в сопровождении мужчины, одетого в серый плащ и фетровую шляпу. Чужак снял шляпу и поклонился барону.

— Приветствую тебя, вожак, — сказал он и, глянув в сторону Мити, добавил: — И ты здесь, так я и думал, говорить легче будет.

— Откуда ты меня знаешь?

— В розыске ты, давно тебя ищут…

— Что надо? — спросил барон.

— Ты разумный человек, барон, — начал чужак, — и не хочешь вреда своим людям. Отдай его, и не будет у тебя неприятностей.

Чужак кивнул в сторону Мити.

— Зачем он тебе?

— Ты не ответил на мой вопрос, — повторил барон. — Кто ты?

— Я — власть, — сказал чужак.

— Ты достоин уважения, раз не побоялся прийти сюда один. Но разве ты не знаешь, что мы не выдаем людей? Даже тех, кто виноват перед законом. А этот человек наш, и я не знаю за ним вины.

— Он — убийца! — возразил чужак. — Его будут судить.

— Убийца! — усмехнулся барон. — Он покарал тех, кто его предал. Разве он не прав?

— Он не должен был вершить самосуд, без него разобрались бы.

— Ты говоришь знакомые слова, но я тебя не понимаю, — сказал барон. — Наверное, те, кто тебя прислал, тоже не понимают, что они делают.

— Если этот человек не пойдет со мной, — кивнул чужак в сторону Мити, — у табора будут неприятности.

— Мы решим эту проблему, — ответил барон, — а ты уходи. Тебе не причинят вреда.

Вожак отвернулся, дав понять, что разговор окончен, и чужак вышел из палатки.

— Что будем делать, Митя?

В палатку вбежал взволнованный Тари.

— Какие-то люди в лесу, — выкрикнул он.

— Скажи, чтобы собирались, — коротко приказал барон. — Мы уходим. И оружие достаньте. На нас могут напасть.

Тари побежал выполнять приказание. Через десять минут табор двинулся в глубь леса. Ни единого выстрела не раздалось им вслед, но чужие глаза все время наблюдали за цыганами. И это чувствовал каждый, кто бы в таборе. Через два часа, когда табор остановился на отдых и барон велел привести к себе Митю, его уже не было. Он покинул табор незаметно, так, что цыгане, занятые собственными заботами, не увидели, когда он ушел.

— Подставлять нас не хочет, — пояснил барон.

— Он сказал мне, — вмешался Тари, — что возвращается в город.

— Убьют его там, — ответил барон. — Жаль его, он настоящий человек, я привык к нему. А помочь не могу, не хочет он, чтобы ему помогали. Сам будет нести свой крест. Такова судьба его, но мне жаль его.

— Я тоже любил его, — признался Тари.

Митя сорвал пломбу с дверей своей квартиры и, открыв замок своим ключом, вошел вовнутрь. Никто не помешал ему. Видно, решили, что он сюда больше не придет, и сняли засаду. Митя прошел в свою комнату и присел на тахту. В доме ничего не изменилось. Только толстый слой пыли лежал на всем. На столе стояла чашка с недопитым чаем.