Геннадий Дмитриев - Погашенная луна

— Краснов? Какой Краснов? Не родственник ли генерала Краснова?

— Никак нет, ваше превосходительство. Он утверждает, что служил в Забайкалье в разведывательном дивизионе.

— Ах! Да! Помню! Кажется, он тогда был в звании подхорунжего. А после японской войны его перевели из казачьих войск в разведывательное отделение при генеральном штабе. Проси! Пусть войдет!

Штабс-капитан Краснов вошел, представившись генералу по всей форме.

— Ну, здравствуйте, Андрей Николаевич! — воскликнул барон, протягивая ему руку. — Не думал, что придется встретиться здесь, в Константинополе! Рад видеть Вас, искренне рад. Какими судьбами?

— Здравия желаю, Петр Николаевич! — ответил Краснов. — События семнадцатого года застали меня далеко от России, перед началом войны был внедрен в штаб 4-й армии генерала Ауффенберга, работал успешно, ну а после всего, что случилось с Россией, мы, профессиональные разведчики, были брошены на произвол судьбы. Вот, всеми правдами и неправдами добрался сюда, позвольте мне под Вашим командованием бороться с большевиками.

Барон тяжело вздохнул, нахмурив брови.

— Видите ли, Андрей Николаевич, состоялся у меня вчера неприятный разговор. Пригласили на встречу с командованием Британских сил в Турции, предложили вернуться, и возглавить Вооруженные силы Юга России, обещали поддержку. Но при одном условии. Я должен прекратить борьбу с большевиками, и заключить с ними мир. В феврале Деникин отстранил меня от командования, но видимо, что-то там изменилось.

— Как? Прекратить борьбу? Оставить Россию большевикам?

— Это требование Британии, они не верят в победу белого движения. Они требуют заключить с большевиками мир, оставить им Россию и сохранить Крым. Наш долг, долг офицера и дворянина — продолжать борьбу до конца. Но тогда мы лишимся английской помощи. Более того, наши соотечественники, успевшие вывезти свои капиталы на Запад, отказывают нам в поддержке.

— Так, что же делать? Неужели борьба бесполезна?

— Вот, что я думаю, Андрей Николаевич. Я согласился с Британским командованием. Нужно вернуться в Крым. Будем рассчитывать на поддержку внутри страны. Необходимо дать землю крестьянам, улучшить условия труда рабочих. Нужно опереться на народ, он поддержит нас. Борьба за Россию — это борьба не за территорию — это борьба за сердца и умы людей.

На следующий день британский эсминец «Император Индии» увозил барона Врангеля и штабс-капитана Краснова на Белый остров Крым, о который яростно бились волны Красного моря. Когда очертания знакомых берегов показались на горизонте и синеватый абрис Чатырдага возник на фоне неба, Андрей Николаевич с замиранием сердца вглядывался вдаль. Он возвращался в Россию, в Севастополь, где последние годы проживала его семья.

Корабль пришвартовался у Графской пристани, и сойдя на берег, Андрей Николаевич ощутил давно забытое, утраченное за долгие годы скитаний на чужбине состояние единения с Родиной. Душа наполнялась трепетом и печалью. Голос барона вернул его к реальности:

— Андрей Николаевич, я сейчас в штаб армии, Вы со мной?

— Хотел бы, с Вашего позволения, навестить семью, жену и сына, они должны быть здесь, в Севастополе.

— Конечно, Андрей Николаевич, отправляйтесь к семье, завтра в восемь я жду вас в штабе.

Штабс-капитан Краснов шел по знакомым, почти забытым улицам, сквозь холодный, сырой ветер запоздалой весны. Вот и знакомая калитка маленького домика, все так же, как и много лет назад. Дрогнуло сердце, то ли от ветра, то ли от нахлынувших воспоминаний заслезились глаза, калитка скрипнула, пропуская его во двор, он прошел по аллее, подошел к двери, постучал. Дверь открыла женщина и, увидев его, остолбенела. Несколько долгих секунд смотрела она на Андрея Николаевича удивленным, полным боли и нежности взглядом, и наконец, тихо произнесла:

— Андрей, ты?

— Я, Наташа, я, — также тихо произнес он.

— Боже мой! — вскрикнула она, и со слезами на глазах бросилась ему на грудь.

Она рыдала, прижимаясь к нему, а он, не находя слов, гладил её по волосам, поседевшим от бед и невзгод. Когда она немного успокоилась и вновь смогла говорить, посмотрела в его глаза, и тихо сказала:

— Ну, что же мы стоим на пороге? Идём в дом.

Они вошли. Домашней теплотой и уютом повеяло на Андрея Николаевича. Тихо потрескивали дрова в печи, пахло теплым хлебом. От всего этого у него закружилась голова, и он опустился на стул. Восьмилетний мальчик, его сын, спрятавшись за мамину спину, с опаской поглядывал на незнакомого мужчину.