Илья Рясной - Мокруха

— Может, оставим деньги? — с сомнением произнес Брендюгин.

— Зачем они этой калоше? Быстрее сдохнет — государству облегченье.

— Сынки, — подала голос старушка, — оставьте хоть «Божью матерь». Домовая же икона. Всегда в нашем доме была. На что она вам?

— Молчи, кляча. — Глен пнул ногой старуху и, подавив желание ударить еще раз, отошел в сторону. — А может, подушку ей на голову? Береженого Бог бережет.

— Не знаю, — пожал плечами Снайпер.

— Вы чего, сдурели?! — взвился Брендюгин.

— А чего? Срок что за убийство, что за разбой почти один, — сказал Глен. — Зато никто не опознает.

— Да кого она опознает — она же ничего не видит!

— Уговорил. Пошли, — махнул рукой Глен.

— Сынки, хоть деньги оставьте — пенсия не скоро.

Глен пнул ногой ящик комода, тот отлетел к ножке стола.

— Сынки, — прошептала тетя Дуся, — суп не опрокиньте. Мне больше нечего есть, умру с голоду.

— Ну и подыхай! — Глен смахнул со стола котелок, и тот покатился по полу, расплескивая содержимое.

Когда незваные гости ушли, Евдокия Евлампиевна Коровьева еле-еле поднялась — болел зашибленный бок, — прошаркала к середине комнаты, нащупала на комоде свечку в консервной банке, зажгла ее и поставила на стол. Подслеповатые глаза смотрели в красный угол, где больше не было ни икон, ни лампадки, только рассохшаяся угловая полочка с красной пасхальной свечкой и выцветшим бумажным цветком.

Старушка медленно перекрестилась, неслышно, одними губами шепча слова молитвы. «Да воскреснет Бог, и расточатся врата Его». По морщинистой коже медленно стекла слеза.

На губах Глена застыла кривая улыбка. Его радовала удача. Но где-то внутри его начинала раскручиваться сжатая пружина. Хотелось чего-то большего, настоящей опасности, риска… Глен сильнее вдавил педаль газа, и машина резко увеличила скорость.

— Осторожнее, ездюк! — испуганно крикнул Гусявин. — В кювет загремим.

— Не бойся.

— Да уж, не бойся. На такого ездюка сядешь — к ездецу приедешь!

Все оказалось даже проще, чем говорил Николай Геннадиевич Слепцов. Это был человек профессорской внешности, живший в роскошной трехкомнатной, сверху донизу забитой антикварным барахлом квартире. Множество запоров, стальная дверь, все виды сигнализации — хозяин заботился о своем добре. С Гленом, которому два раза довелось побывать у него на квартире, он разговаривал, не подпуская его на близкое расстояние и держа руку в кармане халата. Там наверняка был пистолет — какой-нибудь браунинг, такой же изящный, как и все на этой хате.

Слепцов был большим специалистом по «антикам», особенно по иконам. Долгие годы он колесил по деревням, выменивая на продукты и безделушки, скупая за бесценок уникальные вещи.

— За рубеж ушло уже около восьмидесяти процентов икон, — просвещал он Глена. — Особенно хорошо дела обстояли года четыре назад. Тогда был бум на русские иконы, их брали они с ходу. Сегодня рынок в Штатах и Западной Европе практически заполнен, и спрос резко упал — конечно, речь о ширпотребовских «деревяшках», истинных ценностей это не касается. Зато резко растет спрос в странах Юго-Восточной Азии, в Африке, платят там точно такими же долларами и не меньше, чем в Голландии. Вывезли у нас пока что, к счастью, далеко не все. Немало «деревяшек» осталось в исконно иконописных районах, в старообрядческих краях. А помимо икон — книги, утварь. Есть, с чем работать. Надо только знать, где взять.

Слепцов знал. Он имел длинный список вещей, находящихся, по его мнению, в недостойных руках. Речь шла только об уникальных предметах, на дешевки он не разменивался, их пусть ворует шпана и продает на толкучках. Глен предполагал, что бригада, работавшая раньше на Слепцова, засыпалась, и теперь ему нужны были новые люди.

Глену идея пришлась по душе. Бизнес на «деревяшках» процветал. В свое время с Гленом сидели несколько человек, погоревших на нем. Это были неудачники, работавшие наобум, не имеющие приличных каналов сбыта. Все засыпались по глупости и по жадности, как Саня Парфенов, который с подельниками чуть ли не ежедневно выезжал на машине «бомбить» один и тот же район, деревню за деревней. Естественно, вскоре его взяли. Сидели, правда, и люди, действовавшие куда умнее. Леха Рубан ходил по деревням и брал у старушек иконы якобы на реставрацию. Попался случайно, после того как «отреставрировал» более сотни икон.

— Все же зря пенсию взяли, — мрачно произнес Брендюгин.

— Да иди ты к такой-то матери! — отмахнулся Глен. — Пусть спасибо скажет, что жива осталась, клюшка старая.