Юлия Яковлева - Каннибалы [litres]

Вера повернулась.

На лице ее был вопрос. Борис покачал головой. Набрал полковника Антонова.

– Я в Москве.

Вера опять напрягла слух. Машина остановилась на светофоре. В окне сверкал гигантский экран: мерцали фигуры, потом надпись – «Сапфиры», премьера. Плавающий взгляд Бориса невольно метнулся к движущемуся изображению в окне. Вера нервно отвернулась: хватит уже балета. И перехватила взгляд мужа – он тоже смотрел на экран.

– Поздравляю, – сказал Антонов тоном человека, которому не терпится закончить разговор. И тут же в самом деле его закончил.

Белова на экране воздела ногу – и тут же рассыпалась множеством черных точек, которые затем опять собрались – уже в надпись: «Сапфиры», премьера. Борис заметил странный Верин взгляд: она тоже увидела табло.

Взял жену за руку. Она повернулась.

– Может, это неплохая идея, если ты сейчас уедешь. У нас все-таки остается квартира в Лондоне. Есть шале. Нью-йоркскую квартиру можно продать. Есть еще…

Вера услышала только «сейчас уедешь». «Сейчас, – зло подумала она. – Бегу и падаю».

– Нет, – сказала Вера. – Я никуда не поеду.

«Не дождешься, сучонок», – подумала. Борис пожал ее руку.

Белова на экране опять взорвалась черными точками. Светофор переключился на зеленый, машина рванула вперед. «Сапфиры», премьера, – мерцало ей вслед.

Машина остановилась на въезде в ворота с мощной крепостной башней. Опустила все стекла. В окно ворвались сырой осенний ветерок, звуки. Ахая и бранясь, в золотых маковках отразились черные галки, потом расселись на крестах. Борис смотрел на толстую крепостную стену. Если в центре Москвы был более или менее двадцать первый век, то здесь – в центре центра – ощущался шестнадцатый.

Борис вынул телефон. Посмотрел на экран. Неотвеченные звонки – Петр. «Своему дружку Авилову позвони, он тебе все расскажет», – усмехнулся и отключил телефон.

Вера заметила это. Поспешно вынула свой. Тоже отключила.

Солдат вернул проверенные документы. Другой подсунул под брюхо машины зеркало на длинной ручке. Обошел машину по периметру. Стандартные процедуры безопасности на въезде в Кремль.

– …Думаю, освобожусь я ну очень скоро. Долгой встреча не будет, – саркастически пообещал Борис. – Потом сходим поужинаем.

Вера обернулась к мужу всем телом. На лице ее было смятение.

Только сейчас до нее дошло: все по-настоящему, Борис не собирался ставить на уши юристов, подавать дело в европейский суд, короче, говоря словами Веры, бороться. Задавать вопросы было поздно. А поскольку Борис уже увидел смятение на ее лице, то сказать что-то было необходимо – и она сказала:

– Куда?

– А чего тебе сегодня хочется? Суши? К японцам?

Машина медленно перевалилась через «лежачего полицейского», так что супруги одновременно качнулись на манер китайских фарфоровых собачек, и въехала в Кремль.

– Прошу, – раскрыл перед ним дверь приемной молодой человек с неуловимой внешностью: административный эквивалент театральному амплуа «кушать подано».

Борис прошел. Кушать подано не было – огромный ведомственный стол был пуст. Высокие окна были обрамлены зелеными тяжелыми портьерами, но даже и по силуэту человека, стоявшего против света, Борис уже понял: не президент. Человек был маленьким.

Скос на подошвах, приподнимавший пятки за счет встроенного в ботинок, хитро спрятанного каблука, был заметен на расстоянии невооруженным глазом. Еще Свечин попышнее поднимал волосы над головой – они были зачесаны со лба, зрительно добавляя к росту несколько сантиметров сверху. Кто бы ни дал главе Президентского комитета такой имиджевый совет, это был плохой совет. При взгляде на Свечина вспоминалось выражение «муравьиный лев».

Борис безжалостно подошел ближе, чем требовалось для рукопожатия, и заставил Свечина посмотреть на себя снизу вверх. Маленькие мужчины этого терпеть не могут! Несколько секунд Борис наслаждался эффектом. Затем Свечин сумел протянуть руку в сторону стола:

– Прошу, присаживайтесь.

Борис узнал этот кабинет. Раньше его занимал премьер-министр. Свечин, судя по всему, осваивался в нем, как будущий хозяин.

Что президент его не примет, Борис знал заранее: это очередной знак опалы, катастрофы, немилости с последующей национализацией компании, в котором Борис, впрочем, уже не нуждался. Зачем знаки, если все и так ясно?

– В Москве многое успело измениться, пока меня не было, – заметил Борис.

Свечин запахнул полы пиджака. Грохнул слишком большим стулом. «Табуреточку для ног забыли поставить», – сочувственно подумал Борис. Насмешка наверняка светилась в его взгляде. Борису лень было ее прятать. Капитализация его компании на Московской бирже (до обвала на «Северотаежной», разумеется, который опустил стоимость акций – но ненадолго) приближалась к семистам миллиардам рублей. Борис счел, что это хорошие деньги за то, чтобы он мог напоследок вести себя, как захочет.