Юлия Яковлева - Каннибалы [litres]

И сделала гримасу: мол, сама понимаешь.

Неслышно встала тарелка с яблочным пирогом. Кофе. Вера вонзила ребро вилки. Киса проводила кусок ей в рот.

– Жене твоему как там в Театральном комитете?

Киса вздохнула:

– Женя любит хоккей.

– Бедный, – посочувствовала Вера. – Страдает на заседаниях?

– А чего страдать? Это ж липа одна. Даже врубаться не надо… Слушай, а что это за шарик рядом?

– Это? – безжалостно указала Вера вилкой. – Ванильное мороженое.

Вонзила. Отправила в рот. Прихватило холодком. Вера не сразу вернулась к волновавшей ее теме:

– Ну, знать-то надо. Театр все-таки. Разбираться. Вдруг спросят или что-нибудь такое.

Киса пожала плечами:

– Да никто их не спрашивает. Просто бабло отстегивай, когда просят, вот и весь комитет. Больше ни для чего они не нужны.

Вера почувствовала, как от холода заломило щеки, зубы, язык:

– Да? Ну на заседаниях-то…

– Да какие там заседания! – засмеялась Киса: – Это же театр, а не хоккей… Не знаю, может, мне тоже яблочный заказать?.. Нет у них никаких заседаний. Раз в год, может, только. И то одно: дай бабла. Вот и все заседания.

Вера мучительно проглотила кусок мороженого. Закашлялась в кулак. Быстро запила теплым кофе.

Чувствуя ком вместо желудка, Вера репетировала речь.

«Извините, Гена. Я понимаю, как это звучит. Поверьте, я сама очень-очень расстроена. Не ожидала… Не была готова сама… Что так выйдет. Я готова компенсировать отчасти… В разумных пределах…»

Речь то и дело сбивалась: «Говнюк… Какой говнюк». При мысли о Борисе и его новой стерве желудок опять собирался в комок. А она, дура, рыскала – искала эту туфельку! Порадовать мужа. Идиотка.

Когда в темно-синюю комнату с видом на храм Христа Спасителя вошел не Геннадий Юрченко, а сияющий Дмитрий Львович, поцеловал ей руку и сказал, что он теперь вольная птица, а Леша в Лондоне, Вера не удержалась:

– Поздравляю. Я так за него рада. За вашего Лешу.

Она в самом деле имела это в виду.

– Я очень, очень рад.

Он показал на деревянный ящичек:

– А вот что меня радует еще больше. Ваши туфельки приехали!

– Конечно, – запнулась Вера. – Очень хорошо.

– Вы не посмотрите?

– Дома. Я очень спешу. Дома. Да. Спасибо большое. Ах, деньги. Извините. Вот. Да. Спасибо.

Вера не собиралась. Но дома не выдержала.

Подняла бархатную попонку.

Туфли были бледно-розовые, простроченные вдоль мысков тесьмой. Но Вере сразу пришло на ум выражение «белые тапочки». Так в детстве называлась обувь, в которой кладут в гроб. Ненастоящая, слишком хлипкая, чтобы соприкасаться с полом, тротуаром, жизнью. Ужас, давно копившийся внутри, вмиг пробил последнюю переборку, поднялся, обуял Веру.

Она скомкала попонку, сверток, захлопнула крышку. Открыла шкаф. Поставила ящичек к коробкам со своими туфлями – каждая была снабжена маленькой фотографией той пары, что лежала внутри.

Вышла из гардеробной.

Поговорила с Аней. Посмеялась ее шутке. Вместе посмотрели – Аня показывала с планшета какие-то таблицы, Вера ничего не поняла. Погладила дочь по голове.

Потом пошла на кухню. Включила кофемашину. Поставила под соплом чашку. Загорелся на дисплее красный глаз. Вера прочла, в чем дело. Ничего не поняла.

– Турсун! – закричала она. – Турсун! Да что же это такое!.. Ты можешь хотя бы такие простые вещи привести в порядок! У меня просто сил уже нет! За всем успевать! Я не могу уже! Вот это все!

– Мам, – сказала на пороге Аня, – ты чего?

И только тогда Вера увидела на полу разбитое стекло.

Об этом у нас с папаней и речи никогда не было: никакого продолжения семейных традиций, династии, всякой такой хрени. Мы оба все понимали. Он такой жизни для меня не хотел. Я такой жизни для себя не хотел. Чего уж там.

«В лучшем случае, – говорил папаня, – просто мелкие подонки. Или пьянь».

Основной круг общения ментов. Не считая семью и сослуживцев, но и там человек не застрахован ни от мелких подонков, ни от пьяни.

Человек от них не застрахован нигде, но вы меня, конечно, поняли.

Выбор у меня был большой: Холодильник, Гидромет, я мог бы поступить даже в Театральный, да, между прочим. Там всегда был переизбыток интеллигентных девушек и не хватало парней, поэтому приемные комиссии были благожелательны к абитуриентам с нужным набором половых признаков.

Но сначала армия. В то время считалось нормальным, что чувак должен отслужить. Папаня ведь не профессор, не интеллигенция. Почему нет? Последняя отделка мужчины. Школа жизни. Противная, но необходимая. И уж точно не бессмысленная трата времени, как казалось сотням студентов, только и думающих, как от армии откосить.