Наталья Александрова - Четки Изабеллы Кастильской [litres]

– Тем не менее! Но и у короля есть господин…

– Что ты несешь, несчастный? Какой может быть господин у короля?

– Известно, какой, – Господь Вседержитель! – Одноглазый криво усмехнулся.

– Больно много ты болтаешь! – проворчал слуга гранда, вскочил на лошадь и уехал прочь.

Настал самый темный, самый мрачный час ночи – тот час, когда ангел смерти собирает самую большую добычу, тот час, когда на кладбищах сгущается предутренний туман, и из этого тумана появляются тени умерших.

Из жалкой лачуги в узком кривом переулке вышел одноглазый человек, крадучись и настороженно оглядываясь по сторонам, прошел через спящий город, подошел к стене королевского замка.

Это было его излюбленное время, ибо Мигель Одноглазый сам был порождением ночи и приносил ночным божествам обильные жертвы. Кровавые жертвы.

Остановившись под стеной замка, Мигель трижды ухнул совой.

В глухой ночной тишине совиный крик разлетелся по всей округе, тут же со стены донеслось ответное уханье и рядом с Мигелем закачался конец веревки.

Мигель поплевал на ладони, ухватился за веревку и ловко, как обезьяна, вскарабкался на крепостную стену. Там его поджидал человек, лицо которого было неразличимо в тени. Жестами он показал ему, куда нужно идти.

Одноглазый Мигель своим единственным глазом видел в темноте не хуже кошки. Он ловко спустился по внутренней стороне стены, пересек замковый двор и подкрался к самому замку. Одно из окон было предусмотрительно открыто. Мигель влез в это окно и оказался в сводчатом коридоре.

Он увидел на стене нарисованную мелом стрелку, указывающую направление, стер ее рукавом и пошел в нужном направлении.

Так он шел несколько минут от стрелки к стрелке, пока не оказался возле двери, на которой был начертан крест.

Мигель стер и этот крест, замер перед дверью на минуту, прислушиваясь.

Из-за двери не доносилось ни звука, и весь замок был наполнен тишиной самого жуткого предрассветного часа.

Мигель достал из-за пазухи отмычку и ловко открыл замок.

Прежде чем прикоснуться к дверной ручке, он капнул на петли оливковое масло из припасенного маленького пузырька – и петли не скрипнули, когда он открыл дверь.

Мигель вошел в комнату, снова замер и вытащил из ножен длинный кинжал, выкованный искусными кузнецами Толедо.

Он внимательно вглядывался в темноту, которую едва нарушали остывающие угли в очаге, но в первую очередь принюхивался к запахам этой комнаты, потому что ночью больше полагался на свое обоняние ночного хищника, чем на зрение.

Он почувствовал запах остывающих углей, поднимающийся из очага, запах дыма, запах овчины и еще какой-то едва уловимый, смутно знакомый запах, показавшийся ему опасным.

Мигель осторожно шагнул вперед и вгляделся в темноту слева от очага. Там виднелась узкая кровать, на которой неподвижно лежал человек, до самых глаз укрытый овчинным одеялом.

Мигель скользнул к кровати, занес кинжал и резко опустил его, воткнув в грудь спящего человека.

Кинжал вонзился в спящего неожиданно легко, и по самой этой легкости Мигель понял, что допустил непростительную ошибку, попал в примитивную, детскую ловушку.

В кровати никого не было – никого, кроме свернутого одеяла, накрытого овчиной.

Мигель поспешно выдернул кинжал – но тут же понял, что потерял драгоценную долю секунды, и вместе с ней, возможно, потерял жизнь.

Сверху, с потолочной балки, на него обрушилось неразличимое в темноте существо, набросило ему на шею шелковый шнурок и с неожиданной силой затянуло его.

Мигель не растерялся, он напряг мышцы шеи и успел запустить пальцы под шнурок, чтобы не задохнуться. Тогда невидимый противник вцепился в горло Мигеля и принялось рвать, грызть его мелкими острыми зубами.

Мигель пытался сбросить с себя это существо, но оно вцепилось в него как клещ и все глубже вонзало зубы в его горло. Из раны лилась кровь, становилось все труднее дышать, но Одноглазый все еще не сдавался, все еще боролся за свою жизнь.

Мигель никогда не знал страха. Он не боялся людей, потому что знал их слабые места – трусость и тщеславие, лживость и лицемерие; не боялся диких зверей, потому что знал их повадки; не боялся призраков, потому что не верил в их существование. Но сейчас он не мог понять, с кем имеет дело, – с живым существом из плоти и крови или выходцем из потустороннего мира, чудовищным порождением ночи. И от этого страх ядовитой змеей заполз в его душу.