Татьяна Степанова - Последняя истина, последняя страсть [litres]

Катя вдвоем с Ригелем кое-как, наконец, выволокли его, ослабевшего, бредящего, из салона. Ригель закинул его руку себе на шею и потащил в отель.

– Ключ от его номера мне, быстро! – рявкнул он на вытаращившуюся на них сонную хостес.

В номере Гектора они сгрузили его на кровать. Он то и дело неудержимо хохотал. И смех его переходил в вой, напоминая до боли смех Джокера. Рванулся с кровати, снова схватил Катю за руку.

– Несмеяна… Прекрасная… Катенька моя… Умру за твой счастливый смех! А такие вирши от моего Диоскура тебе нравятся? Я позову, но ответишь ли ты? Подашь мне какой-то знак? Осенний ветер срывает листы и гонит клубком в овраг… Мне ветер этот… нет, не так… Мне смех твой хочется пить, вином разбавив едва. Но я его не могу разлить по чашам из серебра… Вилли, что смотришь? Скажи, как в вашей песне немецкой – был у меня товарищ… майн гютер камарад… его путь вдруг оборвался, мой же дальше путь остался… Как там дальше? Скажи, скажи мне, Вилли!

– Bleib du im ewgen Leben… И когда меня не станет, наша встреча там настанет. – Вилли наклонился к нему.

Гектор закрыл глаза. Белый как мел.

– Не сметь засыпать! – Вилли Ригель тормошил его. – Гек, только не засыпай… Катя, бегите на ресепшен, у них там чайник, попросите кофе растворимого! Сделайте очень крепкий. Он не должен сейчас уснуть. Это адская доза, которую он вдохнул, чертова закись азота…

Катя побежала. Сделала. Вернулась с кофе в кружке. Ее всю трясло.

Вилли Ригель, приподняв Гектора, чуть ли не насильно начал вливать ему в глотку черный кофе. Тот закашлялся. Внезапно у него хлынула носом кровь. Вилли Ригель потащил его в ванну.

Катя слышала, как там, над раковиной Гектора рвет. Потом загудела вода.

Она глянула на себя в зеркало. Дикий какой вид у самой-то…

Оглядела номер. Ожидала, что кровать в номере – кинг-сайз. Но нет, узкая односпальная. На столике – походный электронный будильник. И две фотографии в скромных рамках. Катя взяла обе в руки.

На первой – близнецы Чук и Гек. Игорь и Гектор Борщовы. Оба лет двадцати пяти, не больше, с автоматами в камуфляже времен чеченской войны, когда у спецназа еще не было ни щитков, ни бронежилетов «Гоплит», ни тепловизоров, ни лазеров, ни других особых прибамбасов. Крутизна заключалась не в стильной экипировке, а совершенно в ином. Диоскуры… словно один раздвоился. И стало их двое. Улыбаются в камеру. Лица в черно-зеленых полосах армейского грима. И не различить, кто Гек, кто Чук… Кто жив, кто растерзан, замучен до смерти.

На второй парадной фотографии Гектор был в черном костюме, при галстуке, на каком-то приеме, где вокруг сплошь позолота. Он стоял рядом с инвалидным креслом, в котором сидел крупный худой старик – седой и явно психически больной. Это было видно по его отрешенному выражению лица, по застывшему бессмысленному взгляду в никуда. На пиджаке Гектора – награды. Четыре ордена. Четыре креста.

Вилли Ригель вытащил Гектора из ванной. Уложил на кровать. Тот уже больше не смеялся. И не впадал в забытье. Лежал с закрытыми глазами.

– Скоро выветрится эта дрянь из него. Подождем здесь. Его одного нельзя оставлять сейчас. – Ригель тоже увидел фотографии. – Четыре Ордена Мужества… Вот это да! Полный орденский кавалер. За просто так такие ордена не дают.

Он сел на кровать рядом с Гектором. Катя устроилась на стуле подальше у двери.

– Вилли, я про веселящий газ слышала, конечно. Но не знала, что это такое безумие.

– Анестетик. Отпускает все тормоза сразу. Психику расслабляет. Кто ржет от счастья, кто матом ругается. Кто грезит. Болтает открыто – что на уме, то и на языке. Все желания, все мечты наружу, все скрытое… Я эти его шары воздушные еще тогда заметил в машине. Не стал говорить ничего ни ему, ни вам. А сегодня мы с вами, к счастью, успели вовремя.

Они прождали где-то час. Затем Гектор зашевелился, приподнялся и сел на постели. Глянул на них.

– Что я наболтал? – спросил он тихо.

– Да так, забудем, – ответил Вилли Ригель.

– Нет, скажи мне честно – что я наболтал вам?

– К ней приставал, как последний подонок. Мелкое хулиганство, полковник.

– Катя, я прошу у вас прощения. – Гектор глянул на Катю. – Никогда такое больше не повторится. Скотина я… Но я не наркоман. И не истерик. Это не наркотик. Не крэк!

– Веселящий газ. Не надо ничего говорить сейчас. Вам надо успокоиться. – Катя сидела в углу на своем стуле и не подходила к нему.

Он встал с кровати.

– Я должен ехать. Спасибо, что так трогательно позаботились обо мне.