Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

И этот жест показал Кате ясно то, что она старалась не замечать всю их беседу.

То, что Макар пьян.

9 февраля 1861 г. 10 часов

Гостиница-трактир Ионы Крауха

– Что еще стряслось? – с порога спросил Александр Пушкин-младший, открывая дверь в номер, где они оставили горничную и солдат.

– Пропажа, ваше высокоблагородие! – доложил четко один из солдат пожарной команды. – Ею, служанкой обнаружена. Так что – форменный разбой.

– Шкатулки барыниной нет на месте, – горничная Маша развела полными руками. – Уж я искала, искала здесь. Нет шкатулки.

Клавдий Мамонтов плотно притворил дверь номера и прислонился к ней спиной. В комнате все острее и ужаснее пахло гнилой протухшей кровью. В лице горничной – ни кровинки, солдаты тоже – краше в гроб кладут.

– Что в шкатулке? – спросил Пушкин-младший.

– Все, что она с собой взяла в имение, все ее любимые драгоценности, уборы. Жемчуга – ожерелье, браслеты, перстни с камнями, камеи, что она в Риме покупала, еще браслет алмазный и серьги алмазные. И брошки, барин, – горничная озиралась по сторонам. – Нигде нет шкатулки. А прежде стояла она там, – она указала на туалетный столик с зеркалом.

– Ты хорошо искала? – спросил горничную Мамонтов.

– Хорошо, аккуратно, рыться-то шибко нельзя, я понимаю, но я везде смотрела. Нет ее драгоценностей. Пропали.

– Драгоценности украдены, а хозяйка и ее лакей убиты, – шепнул Мамонтов Пушкину-младшему в коридоре, когда они, снова заперев комнату, направлялись в трактир. – Каким же боком дело сие поворачивается? Разбоем с убийством?

Пушкин-младший только зубы стиснул.

В трактире с его легкой руки быстро организовался целый штаб по розыску пропажи – снова послали в казармы за майором и десятком солдат. Явились на зов мирового посредника и солдаты пожарной команды.

– Наизнанку трактир и гостиницу вывернуть, – скомандовал Пушкин-младший. – Начинать сейчас. Обыскать все при дневном свете – все номера, зал, кухню, людскую, конюшни, постоялый двор. Обыскать слуг, дворню, актеров – для всех без исключения обязательный личный досмотр. Обыскать все закоулки, театральный реквизит, чуланы, вплоть до дровяного сарая и уборной. Постояльцев из благородных в гостинице самих не трогать, но номера обыскать. Сказать, что в связи с убийством розыск. Будут пререкаться – пресечь недовольство и недовольного сразу ко мне. Если обнаружится только шкатулка, пустая, сразу ко мне. Что-то из драгоценностей – сразу ко мне. Если кто хоть что-то утаит из найденного – кольцо или серьгу, дознаюсь все равно. Запорю до бесчувствия. Всем ясно? Выполнять!

Солдаты отправились выполнять приказ. Снова растревоженная гостиница и трактир Ионы Крауха гудели, словно старая фисгармония. Пушкин-младший распорядился привести хозяина – этого самого немца, Иону, которого и в глаза пока никто не видел. Но прибежавший на его зов мужик в шелковой малиновой косоворотке рассыпался в извинениях – привести никак невозможно, ваше высокоблагородие, потому как немец тот помер еще двадцать лет назад, а молва так трактир и гостиницу его именем и зовет, потому что старинные они – еще до нашествия француза построены! А владеет ими ныне моя семья, я – имярек и братья, все мы вольную получили от барина нашего господина Филатова по его завещанию, а прежде на оброке трудились.

– Филатов – это ведь дядя Аликс, – заметил Пушкин-младший. – Его, стало быть, трактир прежде был, оброчный.

Он распорядился подать им с Мамонтовым в номер горячей куриной лапши с потрохами – с вечера ведь ни крошки во рту, и намерзлись они на ветру. Пока идет обыск, хоть поесть, если кусок в горло полезет.

Хозяин трактира улетел исполнять заказ.

– Что ты на меня так смотришь, Клавдий? – спросил Пушкин-младший, когда они шли к себе во флигель, оставив за собой хаос, разоренье, солдатское рвенье и недовольный ропот потревоженных постояльцев.

– Далеко ты пойдешь, Саша, – честно отозвался Мамонтов. – Гляжу на тебя и гадаю – сколь много похож ты на отца своего? Похож и не похож одновременно. У тебя ведь тоже талант. Не в смысле стихов, сочинительства, а в областях иных – все организовать, всех заставить приказы выполнять, результатов добиться. А это дело великое. И дорога у тебя впереди широкая на этом поприще.

– Я разбираю архив отца все последние годы. Ищу хоть стишок, хоть строчку стихотворную о нас – его детях, о сестрах, о брате, обо мне. Нашел пока лишь несколько фраз в письмах – так, вскользь… Мол, есть мы, маленькие, рад он нам. А стихов пока не отыскал. Писал он стихи и Зоилу, и клеветникам, и Булгарину-дураку, и какому-то влюбленному Тадарашке, и еще черт знает кому. Но только не нам, его детям. И я все думаю – так ли уж были мы ему нужны? Не мешали мы ему, а? Не были для него обузой? Камнем на шее? Нашел еще какую-то его сентенцию – вроде буду ли я ладить в будущем с моим тезкой, нынешним нашим государем. Наследником. Пишет – мол, лучше ладить, плетью обуха не перешибешь. Все, что я делаю – это и есть моя служба, считай что лояльность трону. А прежнему нашему государю… Нашему Крымскому… Я говорил тебе – я ему тоже служил. Но я его презирал всем сердцем, так же, как и ты, друг мой Мамонтов.