Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

– Что у нас рядом с номером? – спросил он. – Гостиничные служки тебе что сказали?

– Что номер слева господа офицеры занимают. Они все ночью находились в трактире с приятелями. А сейчас пьяные, еще не проспались. А с другой стороны номера госпожи Скалинской – чулан.

Мамонтов подошел к стене номера, смежной с чуланом. Оглянулся – с этого места кровать под балдахином была как на ладони. Обои на стене желтые с узором в виде павлиньих хвостов и «глаз».

Глаза… хвост павлина…

Он забрал подсвечник и осветил стену. Такая пестрота… Провел рукой по стене на уровне глаз. Затем чуть ниже и… Ладонь нащупала отверстие с неровными краями. Он коснулся его пальцами, так и есть – дыра. Обернулся к Пушкину-младшему, отдал ему подсвечник. А сам вышел из номера и открыл дверь чулана.

Тьма. Пахнет пылью и мышами. Комнатушка узкая, как гроб, и вся забита метлами, лопатами, железным инвентарем для печек, ящиками. Мамонтов начал вслепую ощупывать стену, и снова рука его наткнулась на неровность. Вот она, дырка… Он прильнул к ней – номер Меланьи Скалинской, освещенный свечами. Кровать… кровавые лужи…

– Из чулана, – доложил он приятелю, – Савка их мог видеть из чулана. Он за ними подглядывал.

Они вернулись к солдатам пожарной команды, что толпились у трактира, ожидая дальнейших приказаний. И Пушкин-младший распорядился немедленно найти и доставить к нему в номер трактирного слугу по имени Савка. Было решено устроить допрос с пристрастием не на виду у всего трактира.

– Ты чем занимаешься? Каковы твои обязанности в трактире? – спросил Савку Александр Пушкин-младший.

– Истопник я и дворник. И так, что по всякой тяжелой работе я, ваше сиятельство, – забормотал Савка, терзая в руках клокастый треух.

– Я не сиятельство, – отрезал Пушкин-младший. – А ты лжец, братец.

– Помилуй бог, что вы говорите такое… – вскинулся Савка.

– Говорю, что ты солгал нам.

– Дак я… да лопни мои глаза, ваше высокоблагородие!

– Солгал, солгал, – Клавдий Мамонтов, не церемонясь, взял его железной рукой за горло. – А может, это ты их убил?!

– Пуссстите меня… – захрипел Савка, – задушите…

– Задушу, если станешь и дальше врать!

– Да чего я врал-то?

– Ты их не с улицы в окно увидел. В номере дырка в стене со стороны чулана. А ты истопник. Ты там шляешься день и ночь, печки топишь, дымоходы проверяешь. Это ты дырку в стене провертел? Ну, отвечай, это ты?! – загремел Мамонтов.

– Не я… ой, пуссстите… глотка… – задергался Савка, – не я! Была она там, дырка… я только глянул… Любопытно же!

– И что ты увидел?

– Мертвые они. Голые. В крови. Я крик сразу поднял.

– Но это же не в первый раз ты за ними подглядывал!

– Да я… ваше высокоблагородие… лопни мои глаза… я не нарочно, – Савка из последних сил хрипел и пытался вырваться, но хватка Клавдия Мамонтова не ослабевала.

– Что еще ты видел?

– Да ничего такого!

– Убийцу видел?

– Нет!

– Так, может, ты и есть убийца?

– Богом клянусь… – взвыл Савка, – ваше благородие, не я это… А видел я вот что. Это на второй день, как она, барыня, сюда приехала. Из-за непогоды-то в гостинице осталась. Я печку там, в номере, сразу растопил. А на следующий день…

Савка – слуга трактирный – шел по коридору. Из номера Скалинской доносились голоса. Мужской и женский. Савка скользнул в чулан – он часто подглядывал за гостями. И дырку ту он сам в стене проделал, хоть и до последнего вздоха утверждал бы обратное, стыдясь. Ибо любопытство, а тем более подглядывание, – есть смертный грех…

Так вот прильнул Савка к глазку.

В номере барыни Скалинской – двое. Она – в домашнем желтом платье и теплой накидке, отороченной куницей, закрывающей плечи. А на коленях перед ней поручик Гордей Дроздовский. В мундире. Без своей перевязи, потому что рука его уже зажила, хотя порой еще и доставляла ему неудобства.

Поручик Дроздовский – белый как мел, взволнованный. Видно, только-только окончил свою речь.

– Нет, – Меланья Скалинская покачала головой. – Нет, нет, нет. Я уже сказала это вам однажды. Но вы так настойчивы, мсье Дроздовский. Вы поехали за мной сюда. Вы преследуете меня?

– Я люблю вас, – упрямо проговорил Дроздовский. – Я люблю вас безумно.

– А я вас не люблю. И я не стану вашей женой, как вы просите. Нет, молчите, не надо больше слов. Не теряйте гордости, мсье Дроздовский. Я не объяснила вам мой отказ в прошлый раз. Объясняю сейчас раз и навсегда, чтобы вы оставили меня, наконец, в покое. И не умоляли больше на коленях. Дело в том, что я уже была замужем. Меня выдали за моего мужа, когда он уже был немощным стариком. И я прожила с ним двенадцать лет. Я никому бы не пожелала такой участи. Когда он скончался, я не плакала, мсье Дроздовский. Меня посетило дикое искушение отправиться неузнанной в маскарад или задать бал на радостях. Я ощущала себя узником, стены темницы которого рухнули. И опьяняющая свобода, что я испытала… Это главная ценность из всех, которые у меня есть сейчас. Я больше никогда не войду в эту клетку под названием брак. Я хочу жить так, как хочу. Так как считаю нужным. Как я люблю и с теми, кого я люблю. И вас, мсье Дроздовский, нет в моем списке.