Александр Серый - Белая кошка в темной комнате

Однако глаза горели восторгом и любопытством.

— Боже мой! — воскликнула она. — Боже мой! Как интересно! Какая драма! Как это романтично в наше сухое и черствое время: молодой человек ищет корни, так сказать, — истоки своего рода. Я восхищена Вами! Э-э-э…

— Станислав Андреевич! — подсказал Станислав.

— Станислав Андреевич! — распевно произнесла Энгольд. — Конечно, я Вам помогу, о чем разговор! Мы не были с Викой близкими подругами — возраст, знаете ли, разный, — но я ее достаточно хорошо знала: работали рядом с начала семидесятых. Она тогда совсем девчонкой была…

Широков удивился про себя, что Энгольд даже не поинтересовалась, как он ее нашел. Видимо, решила такое обращение к ней само собой разумеющимся. Вслух же Широков спросил, не отрывает ли он занятую женщину от выполнения служебных обязанностей. Та посетовала на непочатый край работы, но ради такого необычного случая готова пожертвовать своим драгоценным временем. После чего Широков достал блокнот и обратился в слух.

В основном, Энгольд поведала ту же историю, что Станислав слышал от кадровика. Но вариант Риммы Францевны оказался более красочным и подробным, да и весьма длительным. Первые полчаса она говорила почти безостановочно хорошо поставленным голосом, не давая Широкову вставить и слова. Видимо, сказалось длительное пребывание на руководящей профсоюзной работе, о чем упомянула сама Энгольд. И все же кое-какие интересные подробности жизни Мониной открылись Станиславу.

Так, после череды «легких» увлечений, в жизни Вики появился постоянный кавалер — некто Сомов Юрий, работавший администратором в одном из ресторанов Курска. Он даже жил с 1983 года в «малосемейке», предоставленной Мониной профсоюзом. Юра и стал виновником, по мнению Энгольд, всех Викиных бед. Связавшись с ним, Монина изменилась: стала более скрытной, повадилась приносить на работу импортные вещи и продавать работникам больницы. В том же 83-м году Монина разругалась со своей лучшей подругой Ритой Гвоздковой. Что-то там было личное, касавшееся Ритиного мужа. Плюс еще у Риты обнаружилась недостача дорогого импортного лекарства. Тогда Гвоздкова обвинила Монину в краже. Та отрицала напрочь. Доказательств не было. Историю замяли, чтоб не выносить сор из избы.

В этом месте Энгольд попросила Станислава правильно оценить ее расположенность к благодарной миссии собеседника: она ведь доверяет ему такие щепетильные подробности.

— Некоторое время затем Вика была тише воды, ниже травы… Но «шмотки» появились вновь и, наконец, «эти ужасные махинации с лекарствами!»

Здесь Широков услышал самое главное: по мнению Энгольд, которое она никогда до сих пор никому не высказывала, именно Гвоздкова вскрыла аферу с лекарствами и навела на след Мониной и Сомова милицию!

— Почему Вы так решили? — удивленно спросил Широков.

— Я сама слышала… — Энгольд заговорщицки подмигнула и, понизив голос, доверительно пояснила:

— Накануне, как сбежать, Вика в этой вот комнате разговаривала с кем-то по телефону. Когда я вошла, то услышала фразу — «Это она, стерва, заложила, больше некому!»

— Интересно… А дальше?

— Потом Вика увидела меня и сразу, не прощаясь с собеседником повесила трубку. Тогда я про махинации ничего не знала и не придала значения услышанному. Только когда Вика сбежала и шло следствие, я вспомнила этот разговор.

— Поразительно! Ну и родственница у меня была, оказывается… — сокрушенно воскликнул Широков.

— Что Вы, что Вы! — вскричала Римма Францевна. — Она была хорошей девочкой, если бы не злополучная история. Тем более, о покойниках не принято говорить плохо. И окончила свой путь, бедняжка, трагически!

Женщина искренне огорчилась, коснувшись кончиками пальцев уголков глаз.

— Как это произошло?

— Толком, по-моему, до сих пор неизвестно: то ли сама она с горя под поезд бросилась, то ли Сомов ее толкнул. Изуродовалась, бедняжка, — насилу мы ее опознали.

— А что, Вам пришлось в опознании участвовать?

— А как же?! Кто же, как не мы, должны были это сделать — товарищи по работе. Она же сиротой считалась!

— Наверное, очень неприятная процедура?

— Не то слово! — Энгольд передернулась и сморщила нос. — Лицо — сплошное месиво кровавое. Не узнать ни за что. Только по одежде да профсоюзному билету опознали… И еще по колечку с изумрудом — Вика его всегда носила.

Широков понимающе вздохнул и спросил:

— Какую же дату смерти мне в карточке своей ставить?