Анна Малышева: Железный лес

– Не забывай нас, если что, звони! – сказала Марья Семеновна Александре на прощание. – Все-таки не чужие. Столько лет вместе жили и мучились.

… Все вещи были уже перевезены из переулка в переулок на садовой тачке, добытой вездесущей нянькой скульптора неизвестно где. Марья Семеновна могла раздобыть решительно все, не покидая границ того квартала, где прожила долгие годы, где ее фантастическая фигура примелькалась настолько, что на нее больше не оборачивались. Уже зажглись фонари на растяжках между домами, пролив апельсиновый масляный свет на старинные лепные фасады, синее небо отодвинулось ввысь, сделалось строже и темнее, в ногах у редких прохожих путались их длинные черные тени. Квартирная хозяйка Александры ушла к себе, пожелав доброй ночи и бросив последний неприязненный взгляд на Марью Семеновну. Стас украдкой ускользнул за угол с виноватым видом, присущим котам, которые собираются что-то украсть, и пьяницам, которые норовят тайком приобрести бутылку. Александра заметила его маневр, но не выдала приятеля даже движением глаз. Марья Семеновна, несомненно, все чувствовала даже затылком, но не повернула головы и она.

– Звони, – повторила она с сухой, деревянной настойчивостью, в которой было невозможно заподозрить и тени сердечности. – Неспокойна я за тебя. Вечно куда-нибудь ввяжешься.

– Я буду осторожна, – пообещала Александра. Из-за плеча Марьи Семеновны она видела Стаса, торопливой рысцой появившегося из-за угла. Как всегда, он совершил необходимые покупки молниеносно: в окрестных магазинах все знали и его, и его суровую няньку и потому обслуживали скульптора вне очереди. Если кто-то из покупателей у кассы пробовал возмутиться, Стас неизменно говорил: «Пардон, мне в аптеку!» И эта бессмысленная фраза действовала безотказно.

– Поехали, нам часа два тащиться, – с наигранной бодростью обратился к старухе Стас. – Александра, не унывай. Мысленно мы с тобой!

Художница провожала взглядом эти две знакомые фигуры, пока они не скрылись за углом. Стас, огромный, широкоплечий, шагал широко и размеренно, его буйные длинные кудри развевались на майском ветру. Марья Семеновна, угловатая и прямая, как арматурный остов для скульптуры, шла с ним в ногу, заложив руки чуть не по локоть в глубокие карманы потрепанного мужского пальто. Широкополая шляпа была лихо заломлена набок, облезшие петушиные перья торчали из нее, угрожая выколоть глаза прохожим. На углу Стас обернулся и помахал Александре. Марья Семеновна не обернулась.

Закончился май, потянулось долгое лето – мертвый сезон для антикваров, время, когда люди охотнее тратятся на отдых, чем на картины и редкости. Аукционов почти не было, галереи и салоны пустовали. Александра перебивалась случайными мелкими заказами. Ее спасала огромная клиентская база, наработанная за годы, и прекрасная репутация. На жизнь хватало, но близился август – время внесения очередной квартирной платы. Нужно было приготовить деньги не позднее десятого числа.

Александра еще не составила мнения, повезло ей с квартирной хозяйкой или нет. Юлия Петровна существовала за своей перегородкой из гипсокартона почти бесшумно. Если им случалось увидеться, держалась с Александрой мило и любезно, как добрая соседка, зазывала к себе на чашечку кофе, даже предлагала разложить для нее карты Таро, от чего Александра всякий раз вежливо отказывалась. Художница, со своей стороны, тоже вполне ее устраивала. Она не шумела, не устраивала банкетов по ночам, да и днем ее навещали только заказчики или знакомые. «Повезло мне или нет, мы узнаем, если я не смогу внести аренду десятого августа!» – с горькой иронией думала иной раз Александра.

К счастью, как раз в начале августа ей принесли на реставрацию несколько миниатюр с батальными сценами Крымской кампании. Работа была срочная, владелец надеялся успеть отослать миниатюры на крупный аукцион и потому платил двойную цену. Александра выполнила заказ в срок и сразу отложила деньги для хозяйки – те самые деньги, которые сейчас покоились в кармане атласного халата Юлии Петровны.

– Не понравился он мне, – повторила Юлия Петровна, поднося чашку к тонким, слегка подкрашенным лиловой помадой губам. Она вообще предпочитала лилово-фиолетовую часть цветового спектра, как отметила Александра. Ее завитые волосы были совершенно неестественного цвета – раздавленной черники с молоком. Тени на увядших веках – две жирные, блестящие сиреневые полоски. Была ли это осознанная экстравагантность или механическое копирование давно ушедшей моды, но Юлия Петровна даже во дворе у мусорного контейнера появлялась при полном фиолетовом параде.