Анна Данилова - Черная перепелка

Слово „сука“ повторялось чаще других. И далеко не сразу до людей доходило, что меня, убийцу, отпустили! И не просто отпустили, что у меня было время вернуться после камеры домой, помыться, привести себя в порядок, нарядиться, чтобы прийти в больницу и показать всем, какой я могу быть… Но только не для них. А для него, единственного.

И только наша гардеробщица тетя Зина, милейший человечек, встала на мою защиту, когда, схватив швабру, замахнулась ею на окружившую меня толпу разъяренных баб…

— Оставьте ее в покое, не видите разве, нехорошо ей… Как бы не вышло чего.

Я недолго пробыла в больнице. Показалась, продемонстрировала себя другую и, написав заявление об уходе и оставив на столе главврача, ушла под улюлюканье толпы.

Я знала, что они смотрят мне вслед. Что обратили внимание и на мои ножки в черных чулочках и черных замшевых сапожках на тоненьком каблучке, и на мою фигурку, затянутую в черное платье, и на грудь в вырезе этого платья, на тонкую шею, на густые волосы, уложенные в затейливую прическу…

Я села в машину и поехала к Наташе.

Мои подружки. Только рядом с ними я могла чувствовать себя в безопасности и дать волю своим чувствам. Но то состояние эйфории и какого-то дурмана, теплого ветра не покидало меня и когда я увидела Наташу.

Мой кураж, мое желание удивлять, потрясать не проходили. Я никак не могла остановиться.

Удивительно, как я вообще не разделась там догола и не показала все свое тело, в свое время зацелованное Максом и им же отвергнутое.

Сказала ли я им правду? О том, что Макс ни разу ко мне так и не прикоснулся и что видел во мне просто товарища? Что я, умирая от ревности и любви, устраивала им с Милой свидания? Что много раз представляла, как она, молодая красавица, вдруг исчезает из жизни Макса, а я успокаиваю его своей любовью? Или рассказать им о том, что, когда Макс исчез, я, придумав историю убийства, поверила в нее? Ведь это я первая, еще давным-давно обнаружив в доме трупы, представила себе, что убийца — это я, сгорающая от ревности женщина, брошенная Максом любовница…

Нет, этого подарка от меня никто не дождется.

Я целый месяц знала о том, что они оба, там, на окровавленных простынях. Холодные, с заиндевевшими ресницами.

Я никак не могла понять, кто это мог сделать? Кто же так ненавидел Макса, что смог его так жестоко убить?

Тропинина? Закатов? Кого я только не подозревала! И только мысленно совершив это убийство, нафантазировав массу деталей, я успокоилась и поверила в него. Мой воспаленный от горя, неразделенной любви и потери мозг принял эту игру, и я, сама непонятно как, превратилась в убийцу!

Мое воображение рисовало мне картины всеобщей ненависти ко мне как к убийце. И мне, как ни странно, это нравилось.

Кем я была до того, как мое имя прогремело в городе в качестве синонима жестокой убийцы?

Обыкновенной операционной медсестрой. И если бы я пропала, исчезла, если бы меня убили и нашли в сточной канаве или утопленной в Графском озере, обо мне бы забыли уже на другой день. Смерть такого человека и доктора, каким был Макс Тропинин, потрясла весь город и держала всех в напряжении до тех пор, пока его тело не нашли на Нефтебазе… И пройдет еще много лет, а о нем будут помнить, и рядом с его именем будет и мое, его любовницы и убийцы. И это притом, что все это — лишь плод моей больной (я и не отрицаю этого) фантазии.

Про настоящего убийцу забудут, и имени его никто не запомнит. Какой-то наркоман… Неинтересно.

Конечно, Дождев спросил меня перед тем, как отпустить:

— Савушкина, зачем ты это сделала? — Он даже перешел на „ты“, не особенно церемонясь.

Он злился, что потратил на меня столько времени, что уже успел отрапортовать начальству о том, что поймал преступницу, убийцу. А получается, что его просто водила за нос какая-то сумасшедшая медсестра, а настоящий убийца в это время убивал дачника.

— Вы все равно не поймете, — ответила я.

Мне тогда хотелось как можно быстрее покинуть его кабинет. Мне хотелось на свежий воздух, туда, где чистота, снег, где дышится легко и где есть люди, которые будут останавливаться, увидев меня, выходящую из отделения.

— Любовь? — он горько усмехнулся.

— Полагаю, да.

— И вы способны были бы на это?

— Не знаю… Знаю только, что мне было очень больно наблюдать их любовь.

Я хотела сказать, что, глядя на них, на эту влюбленную пару, я чувствовала, как старею. Но не сказала. Кто он мне, этот Дождев?»