Александр Барр - Одна в пустой комнате [litres]

– Кто там? – шепчет Рита.

Она показывает на завешенный измазанной тканью дверной проем в соседнюю комнату и сильнее прижимается к моей спине.

– Эй, ты чего? – Носком ботинка трогаю лежащую девушку. – Давай, вставай. Поднимайся. Как же твоя социальная реклама?

Она приподнимается на локте, смотрит на меня, похоже не узнает. Она водит головой из стороны в сторону, видимо, пытается понять, где она.

– Кушать хочешь?

Рита со страхом и недоверием выглядывает из-за меня. Я чувствую, как сильно она напугана. Ее руки оттягивают меня назад. А я совершенно спокоен.

– Вставай, отведу тебя покушать. Ты же проголодалась?

Девушка хочет подняться, но ее шея прикована толстой цепью к штырю на стене. И она, как пес, на четвереньках отползает в угол.

Музыка в соседней комнате становится громче. Я сажусь возле новой знакомой.

– Кто там? – показываю в сторону, откуда доносятся звуки. – Скажешь? Я помогу тебя освободить.

Я спрашиваю, но ответа не получаю.

Говорю Рите ждать меня здесь и иду заглянуть, откуда играет музыка. Наша новая знакомая говорит, чтобы я этого не делал. Вернее, она в бреду повторяет, чтобы не делал этого. Не делай этого. Не делай…

Но я иду.

Приоткрываю занавеску, отгибаю целлофан и заглядываю.

Музыка бьет по ушам. И сквозь металлическую сетку, сквозь мелкую ромбовидную неровно сплетенную поржавевшую сетку я вижу весь отряд, всю стаю плюшевых медвежат. Их пухлые мохнатые рожицы то приближаются, то отдаляются в такт ударов музыки.

От ужаса хочу закричать. Но не могу.

За отрядом, в самом центре, лежу я. Вижу, со стороны, как лежу на боку, скрючившись, и прижимаю к груди колени. Точно так же, как лежала на картонной подстилке наша новая знакомая.

Смотрю через решетку на медведей и не могу отвернуться. Пальцы непроизвольно сжимают стальные прутья.

«Не говори никому! Пожалеешь!»

Я стараюсь закрыть глаза. Веки не подчиняются. Не могу ни отвернуться, ни зажмуриться.

– Хватит!

Слышу чей-то спасительный голос.

Это мой отец. Это его голос.

Мне удается зажмуриться. Звуки мгновенно рассеиваются, остается лишь звон в ушах.

Я резко открываю глаза и вижу, что греюсь рядом с папой, под пушистым одеялом. Как в детстве. На одной кровати. Пока мама готовит завтрак, я пробрался и прилег к отцу. Спокойно и уютно. С кухни доносятся мелодии скворчащего теста на сковороде, запах блинчиков с корицей, журчание воды в раковине.

– Он давно умер, – говорит Рита.

– Он давно умер? – спрашивает Федор Петрович.

Я этого не знаю.

Но сейчас он спит со мной рядом, и его тепло… Он снова молодой, а я ребенок. Я зову папу, прошу объяснить, что все это значит, а он резко встает, подрывается, как атлет, подпрыгивает словно гимнаст на батуте и садится на край. Не со своей, с моей стороны кровати, садится и смотрит в пол. Я сажусь рядом.

– Отец? Эй. Ты чего?

Он не отзывается, рывком поворачивается и набрасывается на меня. Я падаю на спину. Голова врезается во что-то твердое. На том месте, где я ожидал подушку, что-то острое и угловатое. Мы боремся. Я подтягиваю колени, упираюсь ногами ему в живот и поднимаю огромное тело над собой. Он тяжелый. Он просто гора мышц. Он еще крупнее и сильнее, чем казался мне в детстве. Он тычет скрюченными пальцами мне в лицо.

– Отец?

Я зову, но он не отвечает.

Продолжаем бороться.

Мне не уцелеть в этой схватке. Силы не равны. Я готов сдаться и умереть. Его пальцы замирают на моих щеках. Еще секунда – и отец вцепится в мою шею, еще секунда – и я задохнусь в стальных тисках отцовских рук.

Его пальцы не двигаются.

Он останавливается, он не хочет меня придушить. Крепкие руки держат мое лицо. Я перестаю барахтаться, мои ноздри ритмично выдувают воздух, сердце колотится, глаза смотрят на болезненно вздутые вены на широкой отцовской шее.

Он удерживает мою голову, и я понимаю, он хочет меня предупредить, хочет что-то рассказать.

Я больше не боюсь.

Поднимаю глаза, пробегаю взглядом по чернявой, без единой сединке бороде, по ровно отчерченному носу. Наконец, я вижу, что у него заклеено лицо. Старый потрепанный тканевый пластырь опоясывает голову в том месте, где должны располагаться брови и глаза.

Мороз по коже.

Я хочу снять его повязку, но мои руки не подчиняются. Их словно кто-то пришил к кровати, пальцы тянут на себя простынь, ногти впиваются в матрац, и я не могу пошевелиться.

Лицо отца приближается, и я вижу, что ниже идеально ровного носа нет рта, на коже, без единой морщинки, чисто выбритый островок, посреди густой бороды.