Елена Селиванова - Трагедия в доме № 49

— Жалко, дочку не взяли. Хорошо-то как! Я бы ее сама всю дорогу несла. Озеро бы она посмотрела, ни разу ведь не видела, — сказала Варя.

Прокопий молчал.

У озера присели. Варя разложила хлеб, колбасу, сыр. Он достал из кармана поллитровую бутылку водки, привычным движением выбил пробку и начал жадно пить через горлышко, временами останавливаясь, чтобы перевести дыхание.

— Ну, чего глаза пялишь? — вдруг неожиданно и резко сказал Прокопий. — В суд надумала пойти? Жить с тобой не буду. Мне мать похлеще тебя бабенку высватала… Думаешь, алименты получишь? Фигу!.. — и он с яростью набросился на Варвару.

Разбив висок бутылкой и ударив в лицо сапогом, Прокопий еще долго глумился над безжизненным телом. А потом, сняв с мертвой бархатное платье, поволок труп в камыши, зайдя по пояс в озеро с вязким дном…

Когда суд закончился, в зале воцарилось тягостное молчание. Одни думали о погубленной молодой жизни, другие — о предстоящем приговоре, а те, кто знал Варю, — о том, что в гибели ее есть и доля их вины.

Разве они, соседи, не знали, что происходит за высоким забором Приданниковых? Разве не видели они следов побоев на лице Вари? Не к ним ли с ребенком на руках, ночью, в одной сорочке, прибегала она, спасаясь от озверевшего мужа и его матери?

Да, не оборвалась бы жизнь молодой женщины, если бы все те, кто знал, что происходит за закрытыми ставнями, за высоким забором, за калиткой с надписью «Злая собака», подняли в защиту ее свой решительный, общественный голос.

— О, святая Прасковья! Лопни мои глаза, если я еще где-нибудь видела такой красивый вокзал!

— Впервые в Челябинске, бабуся?

— Впервые, — откликнулась старушка, расстегивая пальто. Присев на край скамьи, она сняла серый шерстяной платок, перекрестилась. Огляделась. Достала из бокового кармана пальто небольшую иконку и зашептала слова молитвы.

Потом наспех сунула икону на прежнее место и затеяла с соседкой по скамье разговор о том, о сем: «Куда едете? Не вместе ли путь держать будем? Не помочь ли вещички в камеру хранения отнести?»

Время в ожидании поезда тянется медленно. И пассажирка была рада забавной старушке. С такой не уснешь и не соскучишься. Бабка всю страну исколесила — от Одессы до Крайнего Севера.

— А теперь где, бабушка, живете?

— На родину потянуло, в Тульскую область. Места там отличные, а ягод, а грибов — тьма-тьмущая! Зимой отдыхаю. Телевизор смотрю. Надоест — шаль можно вязать, носочки, варежки. Вот на вас шаль пуховая. Сотни, поди, две стоит?

— За триста я две шали купила. Одну себе, а вторую дочке на свадьбу везу.

Бабка Прасковья сходила в буфет, угостила соседку горячим пирожком с ливером. Спустя некоторое время, оставив свое пальто, пошла в ресторан, пообедать. Вернулась довольная, раскрасневшаяся.

— Пивка даже выпила. Лимонаду нет, а пивко свежее. Грех на душу взяла, кружечку хлебнула. Народу — никого. Да и ты сходила бы пообедать. А я посижу. Может, насчет вещичек сомневаешься? Не беспокойся.

— Да что вы, бабуся?! — поднялась пассажирка. — Только смотрите в оба! Я мигом вернусь.

Посидев минут пять спокойно, старушка зорко оглянулась по сторонам. Взяла чемодан и отправилась, вначале спокойным, а потом ускоренным шагом к трамвайной остановке. Проехав до центра города, пересела в троллейбус, потом в автобус.

К вечеру с пустым чемоданом, перевязанным полотенцем, слегка покачиваясь, подошла Прасковья Прокофьевна к билетной кассе, чтобы купить билет на Тулу через Москву.

— Ну, чего ты орешь? «Мой чемодан, мой чемодан!» — возмущенно сказала она внезапно появившейся хозяйке чемодана. — Бери, коли твой. Причем тут милиция?

— Вы, бабушка, милицию звали? — неожиданно подошел дежурный милиционер.

— Да, что ты, гражданин начальник! Сроду такой привычки не имею, — замахала руками старушка. — Это вот баба ненормальная чемодан трясет и кричит, а я впервые ее вижу, лопни мои глаза! И чемодан ее не знаю, кто сюда поставил.

— Не надо шуметь, гражданки! Пройдемте в дежурную комнату. Разберемся.

…Разобрались. Составили протокол. Пустой чемодан отдали пассажирке, а Прасковье — только крестик и иконку. Деньги за проданные вещи положили на квитанцию.

— Плакали мои денежки! — сокрушалась Прасковья, и лились слезы по ее морщинистым щекам, и рвала она на себе и без того реденькие волосы.

И вдруг — слез как не бывало: «Гражданин начальник. Порви квитанцию. Деньги себе возьми, а меня отпусти! Вот те крест. Сяду на поезд и в свой дом престарелых поеду. Вот те крест!»