Батья Гур - Убийство в субботу утром

Гиллель подпрыгнул на стуле, в возбуждении взмахнул руками и почти завопил:

— Нава, ты слышала? Ты понимаешь, что он говорит? Значит, не совпадение, что…

Но Нава так испугалась, что он немедленно умолк, подошел, уселся рядом и стал поглаживать ее по руке. Тогда Михаэль и спросил, встречалась ли доктор Нейдорф с кем-либо вне семейного круга.

— За все то время, что пробыла у вас, — подчеркнул он и взглянул Наве в глаза, когда та сказала «да» и в первый раз залилась слезами.

Нава всхлипывала, как ребенок. Михаэль терпеливо ждал. Все молчали, покуда молодая женщина не успокоилась немного; тогда заговорил Гиллель:

— Она возвращалась через Париж и задержалась там на сутки. Я сам покупал для нее билеты. До этого момента она не встречалась ни с кем, кроме нас. Она приехала только для того, чтобы побыть с Навой во время родов. Прибыла за два дня до рождения малыша, была страшная спешка, она помогала готовить комнату для ребенка, потом у Навы начались роды, и она была все время с нами в больнице. — Он потрепал жену по руке. — Роды длились много часов. Нава провела в больнице неделю. Всю эту неделю мы с Евой постоянно находились вместе. Мы посещали Наву, готовили одежду для малыша и все остальное. Вечерами Ева работала над лекцией, которую собиралась читать в субботу, когда…

Он остановился и с опаской посмотрел на Наву. Та перестала плакать, полные горя глаза покраснели. Внезапно она стала очень похожа на своего младшего брата, сидевшего на другом конце того самого светлого дивана, на котором Михаэль сидел вечером в субботу. (Неужели это было только позавчера? — подумал он.) Брат и сестра уставились перед собой, на лицах читался гнев, и Нава Нейдорф наконец начала что-то соображать.

— Я плохо поняла, что вы здесь говорили. Вы говорили, что, — она сглотнула и сделала глубокий вдох, — что причиной смерти моей матери была ее работа?

— Из-за лекции? — подхватил Нимрод. — Вы говорите, что все случилось из-за лекции?

Михаэль рассказал им о пропавших экземплярах лекции, о безрезультатных поисках в Институте.

— Может быть, — спросил он, — она оставила один экземпляр в вашем доме в Чикаго?

Они переглянулись. Нимрод задержал дыхание, напряженно переводя взгляд с Навы и Гиллеля на Михаэля и обратно. Нет. Ничего не оставляла. У них большой дом в пригороде. Ева жила в отдельном крыле с собственной ванной комнатой. «Так что она могла немного передохнуть», — сказал Гиллель. Они в глаза не видели этой лекции. Если и оставались черновики, приходящая прислуга, должно быть, их выбросила.

— Никаких шансов, — заявил Гиллель. — Вы не представляете, какой аккуратисткой была Ева.

Нимрод покачал головой и хмыкнул. Гиллель взглянул на него и умолк.

— А что с этим рейсом на Париж, о котором вы упомянули? — спросил Михаэль. — Вы что-то собирались сказать?

Гиллель снял очки и потер глаза. Затем сказал:

— За день до возвращения Навы из больницы я застал Еву на кухне в два часа ночи. Сначала я подумал, что она от волнения не может уснуть, как и я, ждет приезда Навы и малыша, но, когда она заговорила, я понял, что ее нервозность и напряжение связаны с той лекцией. Она все повторяла, что если бы могла посоветоваться с Хильдесхаймером, то сняла бы тяжесть с души. Я спросил, почему бы ей не позвонить или не написать ему, но она ответила, что такое нельзя обсуждать по телефону или в письме, а до лекции у нее не будет времени. Я уже хотел предложить ей поехать домой пораньше, но подумал, что она обидится после того, как столько помогала нам с малышом. — Голос его зазвучал задумчиво: — Я спросил ее, нельзя ли посоветоваться еще с кем-нибудь; она широко раскрыла глаза и сказала: «Ну конечно, как же я раньше об этом не подумала». Так возникла идея лететь через Париж. Есть какой-то психоаналитик, ее подруга, которая живет в Париже. Я не помню ее имени, но оно у меня где-то записано, и номер телефона тоже. Ева позвонила, когда в Париже наступило утро, и договорилась о встрече. Я не понимаю по-французски, во всяком случае, очень плохо. Знаете, я прямо поразился, как бегло разговаривает Ева!

Нава вновь начала молча всхлипывать, слезы потекли по ее щекам. Она вытерла их тыльной стороной руки, прежде чем Гиллель заметил ее состояние и принес ей пачку салфеток из кухни.

Михаэль не знал, с чего начать. Хильдесхаймер не упоминал ни о каком Париже. Знал и скрывал? Но зачем, ради всего святого?

Возможно ли, чтобы Ева не сказала старику? Но она ведь, кажется, летела обратно в Израиль вместе с Гиллелем? Он сам спрашивал Гиллеля в день убийства, и тот ясно сказал, что они летели одним рейсом, обсуждали подготовку к совещанию директоров и все такое…