Стивен Бут - Чёрный пёс

— А как же вас пригласили на прием?

— Мой отец работает на Грэма Вернона. Так что это был скорее жест вежливости.

— Понятно. Но Лауру вы на этом приеме видели? — продолжала настойчиво расспрашивать Диана.

— Конечно.

— И как вам она?

— Лаура? Она была очень хорошенькой. Большие темные глаза. И физически очень развита для своего возраста…

— И?.. — произнесла Фрай после короткого молчания.

— Я просто не знаю, что еще сказать, — пожала плечами Хелен.

— То, как она выглядела, мало что говорит нам о ее личности, мисс Милнер.

— Но я уже сказала, что совсем ее не знаю.

— А я уверена, что вы наблюдательный человек. Кстати, чем вы занимаетесь в жизни?

— Я учительница.

— Ну вот видите! Значит, умеете разбираться в детях. Так что же вы думаете о Лауре Вернон?

Хелен опустила глаза, чтобы избежать прямого взгляда сотрудницы полиции.

— Тогда она показалась мне не по годам развитой. Немного дерзкой, немного развязной. Даже, я бы сказала, заносчивой.

— Заносчивой?

— Понимаете, она произвела на меня впечатление ребенка, которому так часто говорили, что он самый лучший и самый умный, что он начал в это искренне верить и теперь ждет, что все вокруг него будут вести себя соответствующим образом. Такие дети иногда встречаются в школах. Они могут быть очень пробивными.

— Спасибо. Вы мне здорово помогли, — кивнула Диана.

Пока Хелен отвечала на ее вопросы, Купер следил за ней, склонив голову набок. Его бывшая однокашница подумала, что он наверняка заметил, насколько она обескуражена этим бесцеремонным допросом.

— Вы закончили? — спросил он у своей коллеги.

— Мы можем двигаться дальше, — заверила его та.

— Если хочешь, я могу иногда заглядывать к твоим, проверять, как у них дела, — предложил Бен мисс Милнер на прощание.

— Бабушка будет очень рада, — ответила Хелен. — Мне кажется, ты ей понравился и ее это подбодрит. Представляешь, она тебя все еще помнит!

— У нас еще остались необойденные места, — сказала начавшая терять терпение Диана. — Нам пора, Бен.

— Конечно.

— А твоя семья, Бен? — спросила Хелен, когда полицейский уже повернулся, чтобы уйти вместе со своей напарницей. — Как у них дела?

Ей показалось, что Купер не услышал этого вопроса, потому что прямиком направился к машине. Он не повернул голову, а только сделал какой-то неопределенный жест рукой, какой-то извиняющийся взмах. Вместо него обернулась Диана Фрай, которая шла вслед за ним.

Джулиана ван Дун, отвечая на вопрос, покачала головой, не отрывая глаз от лежащего перед нею на столе обнаженного тела.

— Она не подвергалась насилию. Половые органы не повреждены, и нет никаких следов семенной или каких-то других физиологических жидкостей. Так что — прошу прощения, старший инспектор.

— То есть никаких половых сношений, ни насильственных, ни добровольных? — уточнил Тэйлби. Он знал, что вопрос прозвучал так, будто он этим огорчен, но его мало интересовало, что о нем может подумать патологоанатом. Эта специалистка была достаточно опытной, чтобы понимать, что такие следы могут сильно облегчить его работу. После того как труп раздели, его сфотографировали со всех сторон и тщательно описали все внешние повреждения. Одежда Лауры лежала в стороне и ждала своего эксперта. Сейчас миссис ван Дун была готова приступить непосредственно к аутопсии — постепенному расчленению тела в поисках малейших улик и крупиц информации.

За все годы на службе Стюарт Тэйлби присутствовал на множестве вскрытий. Первые десять или двенадцать из них были источником настоящего унижения, потому что его желудок восставал против запаха вскрытого кишечника и влажных чавкающих звуков, которые издавали извлекаемые наружу органы. Его попытки потерять сознание или выйти из прозекторской, чтобы расстаться с завтраком, были источником бесконечных шуток в его самом первом Отделе уголовных расследований. И хотя он, как и все остальные, со временем научился скрывать свои ощущения и держать в узде желудок, в душе Стюарт так и не смог смириться с абсолютной необходимостью столь презрительного отношения к жертве и со всеми теми ужасами, которым она подвергалась уже после смерти. И то, что все эти деяния совершались во имя судебной медицины и, более того, во имя, как он предполагал, правосудия, было ему совершенно безразлично.

Появляясь в прозекторской, некоторые офицеры начинали безудержно и мрачно шутить, но Тэйлби был не таков. Вместо этого он прятался за барьером молчания и отстраненности, завернутых в тончайший флер профессионального жаргона и пустых, ничего не значащих фраз. Можно было сказать, что, физически присутствуя на вскрытии, он морально полностью отключался от этого процесса. Тэйлби знал, что среди коллег и младших офицеров он пользуется репутацией холодного и сурового человека, а некоторые говорили даже, что он надут и самовлюблен. Но это была невысокая цена за возможность держаться на расстоянии от тех событий реальностей жизни, которые слишком задевали его за душу.