Борис Старлинг - Видимость

На станции Хайгейт Герберт оторвал кроссворд из «Таймс», положил его в карман и, как и планировал, сошел на берег. Для ориентации он полагался на то, что выучил наизусть от А до Я, и хотел придерживаться того, что мог запомнить.

Трое мужчин вышли за ним с поезда, почти сигнализируя друг другу о своем движении. Какую бы группу они ни представляли, нужно было быстро укрепить либо свое обучение, либо качество своих новобранцев.

«Боже Всемогущий, - подумал Герберт. он начинал походить на де Вер Грина.

Чистота воздуха застала Герберта врасплох. Внезапно наступил прекрасный зимний день, холодный и свежий. Он проглотил легкие, казавшиеся невероятно чистыми после грязного смога.

Дело было в высоте, а не в удалении от центра Лондона; В конце концов, видимость в Кью была не лучше, чем в Кингсвее. Хайгейт был в нескольких сотнях футов

- Значит, вы не были друзьями?

«Друзья?» Де Вер Грин дал этому слову ярд чистого воздуха. «Господи, нет».

И вот оно; берите информацию человека и презирайте его за это.

«Вы никогда не встречали никого из его друзей?»

«Дорогой мальчик, это были не светские мероприятия».

«Его личная жизнь?»

- Полагаю, был личным.

Нигде в его досье не было упоминания о сексуальности Стенснесса.

С одной стороны, это было странно. После Берджесса Пятерка считала гомосексуализм наихудшим из семи дефектов характера, а другими были распутство, алкоголизм, употребление наркотиков, ненадежность, нечестность и распущенность.

Красный и розовый, как говорили Герберту в дни его проверки, красный и розовый; от одного до другого был небольшой шаг. Содомия равнялась ереси, а ересь равнялась предательству; был ли вы коммунистом, педерастом или и тем, и другим, вы предпочли поставить себя выше ясных и безошибочных суждений общества, и если бы вы могли это сделать, вы могли бы сделать что угодно. Вы потеряли всякий умственный контроль. Вы можете любить врага.

Но в равной степени Герберт знал еще одно золотое правило Пятерки: если когда-либо ситуацию можно было объяснить заговором или хулиганством, последний неизменно выигрывал. Имидж Five как вершины отечественной разведки был бы смехотворен, если бы он не был настолько трагично ложным. За масками могущественных, героических крестоносцев скрывались фаланги неуклюжих бездельников.

Пять была местом, где все, казалось, пахли неудачей. Тень войны все еще нависала над Британией, и нигде больше, чем Леконфилд-хаус. Во время войны наиболее приспособленные и динамичные молодые люди решили вступить в боевые действия, вынудив Пятого набирать - как бы это мягко сказать? - более своеобразных персонажей из закона и театра, с Флит-стрит и Оксбриджа.

Хорошие были просто тусклыми и унылыми или безобидными чудаками; плохие были продажными и пагубными. Кумовство было не столько невысказанным принципом, сколько официальной политикой. В Leconfield House широко говорили, что ответ на вопрос «Сколько людей работает в пяти?» было «Около половины».

Запустить службу безопасности? - подумал Герберт. На этом участке нельзя было даже принять ванну.

Поэтому неудивительно, что Пятерка не раскрыла гомосексуальность Стенснесса.

«О чем вы вчера говорили со Стенснессом на конференции?» он сказал.

«Я спросил его, есть ли у него что-нибудь новенькое для меня», - ответил де Вер Грин. «Он сказал, что нет, но скоро вечеринка, так что он вернется ко мне на следующей неделе или около того».

«Вы знали, что собираетесь увидеть его на конференции?»

"Не за что."

«Так то, о чем вы говорили, не имело никакого отношения к конференции?»

"Верный."

"Это был шок?"

"Что было шоком?"

«Чтобы увидеть его там».

«Ничто в этом деле не шокирует, дорогой мальчик».

Туман пополз мимо. Это было серое непристойное животное, глубоководный хищник, дрейфующее с мельчайшей медлительностью, обвившееся вокруг орудийных портов Леконфилд-хауса, установленных во время войны в ожидании высадки нацистских парашютистов в Гайд-парке и мародерства на Керзон-стрит. Ходили слухи, что по воскресеньям они все еще были укомплектованы на случай, если толпа из Speaker’s Corner решит устроить буйство.

Случайный прохожий внезапно вырисовывался из мрака, был смутно виден на несколько мгновений, а затем снова растворился в темноте. Казалось, мир сжался до круга, диаметр которого едва ли равен длине поля для крикета; За пределами этой небольшой поляны ясности, армии могли бы собираться без ведома Герберта.