Дарья Симонова - Кассандра пила массандру

А женское счастье… так им прежде всего жертвуют ради ценностей первого ряда, он же партер, он же бельэтаж — и далее вплоть до галерки, где оно и гнездится, сердешное. Поэтому никто толком и не знает, что это такое. Со времен Ивана Грозного женщине втолковали, что вообще-то, милая, твое счастье — это жертва. Жертва ради семьи, рода, священной войны и прочих чьих-то насущных нужд. Потребовалось четыре века, чтобы после тьмы песен, воспевающих женщину жертвующую, появилась единственная, воспевающая Эммануэль. Но львиная доля до сих пор с гневом отвергает концепцию счастья как удовольствия и наслаждения жизнью. «И я в их числе», — с честной внутренней улыбкой подумала Настасья Кирилловна.

Но есть и стихийно протестующие. Прилежные дочки, ухаживающие за бездомными животными, например. Ради благого дела себя не щадящие — не смейтесь!

Да просто отпустите девочку побегать в раю! Пока она ребенок. И тогда, быть может, она не станет жертвой.

Ух, прорвало! Настасья Кирилловна наконец отложила садовые работы, подивившись своему внезапно накатившему феминизму. Если это был он…

Вечером она с нетерпением выложила мужу свой инсайдерский улов. Илья, как и всегда, иначе видел детали, собирая из них свой геометрически строгий узор с ловкостью виртуозов кубика Рубика.

— Ну что же здесь непонятного? — с привычной легкой одышкой рассуждал он, пытаясь втиснуть какие-то новые книги в книжный ряд, и без того тесный. — Нынче всюду война компроматов, даже среди продавцов комиксов. И какой-то ретивый следователь… А кстати, ты не думаешь, что Яна мутит воду и нагнетает вокруг Валентина сущий ералаш? Может, она сама замешана в этом убийстве? Или это и вовсе дезинформация, а наш прокуроришко жив-здоров…

Настасья всплеснула руками:

— Да уж пускай лучше живет, только подальше от нас! Совершенно не хочется внедряться в этот клубок змей! Ведь гипотетически, как говорит Яна, тот, кто его убил, может поселиться в нашем доме! Ну а мадам Беленсон уже пожаловалась на то, что народ ей не доверяет и безмолвствует. Но она считает, что всех нас все равно вызовут в прокуратуру, и нам надо привести показания к общему знаменателю… А что это за книги? Папины, да? Илья горестно махнул рукой:

— Вот не знаю, что с ними делать! Взял особо ценные.

«Все от книг избавляются, а он наоборот…» — со смесью досады и острой жалости подумала Настя. Жалости к потерянному поколению, рожденному в «оттепель», а прожившему в смуту.

— А про внезапную дочь Валентина — полная чушь, разумеется! — быстро сменив тему, отозвался Илья. — Надо с самим Осиповым пообщаться. Разве ты не хочешь узнать все из первых рук?

— Я хочу, чтобы «Марилэнд» наконец построили! И толком не понимаю, чем нам грозит смерть главного злодея… — вздохнула Настасья Кирилловна.

— Грозит… или обнадеживает? И как насчет того, что это может быть вовсе не убийство, а очередная помелышевская многоходовка, которых мы уже накушались по самые брыли.

— А знаешь… я, пожалуй, с ней встречусь! С Яной, с Валентином, и даже с Владой, потому что она мне интересна. Я хочу, как говорится, поближе познакомиться с первоисточниками.

— Наводишь мосты? — усмехнулся Илья. — У тебя такой заговорщический вид, словно ты задумала стать регентшей при малолетней царице. Главное — чтобы тебя не втянули в очередную подставу.

«Он сегодня странный. С какой-то чуждой насмешкой ко мне…» — подумала Настасья, когда муж вышел из комнаты. Она решила взглянуть на эти особо ценные книги, которые, конечно, не вписались на полки, а поселились стопкой на подоконнике. Одна из них, большая, с темным, видавшим виды переплетом, с засаленными расползающимися страницами, была детской Библией, изданной в начале двадцатого века. Настасья не могла представить эту книгу в доме Илюшиных родителей. Она задумчиво листала ее, пока не остановилась на черно-белой репродукции. На нее с пытливым изумлением взирал младенец Иисус. И просил ответа. «Ты прав, какое мое дело!» — смутилась Настасья. Положила книгу и… импульсивно набрала номер Васи Субботина.

По пути на интервью с невероятным Саввой, с молодым Стивеном Хокингом земли русской, Соне вспоминалось совсем другое паломничество. Вот уж и впрямь любит наше сознание порадовать нас абсурдными связями. Впрочем, возможно, не такие уж они и абсурдные… Много лет назад одна деятельная товарка, девушка порывисто религиозная, но не чуждая и мирских радостей, уговорила честную компанию посетить доморощенного мудреца-учителя. Поманила всех ясновидящая компонента и легкое осеннее богоискательство. Соня идти не очень хотела — она не доверяла товарке, чьи приступы клинического православия хитро попустительствовали ее собственным малоприятным несовершенствам. Но все же было любопытно, к тому же надо было вроде как сопроводить одну добрую подругу на сносях. Подруга, как и Соня, была совсем не религиозна, но попала в трудные обстоятельства, забеременев от женатого мужчины. Неплохо зная подругу, Соня предполагала, что у нее и без мудрецов все сложится должным образом — бывают такие люди, которые умеют расположить к себе покровителей, и даже их ошибки оказываются просто извилинами на прозорливом пути к благополучию. Чахлобородый мудрец показался даже симпатичным: денег он не брал, в мракобесии замечен не был, вреда никому не принес — и на том спасибо! Разве что попахивал немытым телом, что было простительно — жил в убогой коммуналке, места общего пользования которой напоминали катакомбные пещеры ранних христиан. На обратном пути беременная подруга смущенно недоумевала: мол, старец к следующему занятию попросил ее вспомнить и написать на бумажке все ее грехи, но ни одного греха за собой будущая мамочка не знала. «Ну, какие у меня могут быть грехи?! — тихо восторгалась она собой. — Чревоугодие, что ли?»