Анна и Сергей Литвиновы - Успеть изменить до рассвета

— А почему я? — спросила, закрасневшись, Лариса.

— Скажу откровенно. Комитету комсомола института и главному редактору нашего издания очень понравилось ваше выступление на собрании факультета. И они выдвинули идею шире привлекать вас к общественным акциям, в том числе на страницах «Технолога».

— Но я ведь ничего не понимаю в театре… — продолжала сопротивляться она, не столько кокетливо, сколько от неуверенности и излишней ответственности. Еще бы! Ей предлагают выступить в советской партийной печати (а печать тут вся была советская и партийная) — а вдруг она не справится с выпавшей на нее высокой ответственностью?

— Ничего страшного, нам важен как раз взгляд неискушенного зрителя.

— Вы, что ль, тот студкор, что с Лариской пойдете? — спросила тут, стрельнув глазами, одна из ее товарок, бойкая, пышная девица.

— Да, я.

— А можно я вместо нее?

Последнее предложение, кажется, решило дело. Метнув в сторону нахалки сердитый взгляд, девушка взяла у меня заветный билетик.

— Ну хорошо. Я постараюсь.

— Не «постараюсь», а следует обязательно быть. Иначе вы сорвете важное общественное мероприятие.

Нечего говорить, что на «важное общественное мероприятие» я шел назавтра с внутренней дрожью. Не каждому выпадает случай отправиться на свидание с собственной семнадцатилетней матерью!

Я нагладил брюки, постирал и отпарил свою самую лучшую рубашку и даже надел свой единственный галстук. Я достаточно прожил в тутошнем мире, чтобы понять иерархию мероприятий, на которые следовало надевать галстук. Поход в театр с девушкой был явно из их числа.

Не знаю, просветили ли девушку подружки, или она сама дотумкала (опять словечко из здешнего жаргончика), что «важное общественное мероприятие» подразумевает под собой свидание, но Лариса тоже явилась во всеоружии. Роскошная грива волос была уложена на бигуди и тщательно расчесана, ноготки покрыты домодельным маникюром, над ножками порхает юбка‑колокол а‑ля Людмила Гурченко из недавнего хита — «Карнавальной ночи».

Мы встретились на ступеньках перед филиалом МХАТа на улице Москвина — теперь это Петровский переулок. В нашем времени в этом здании, выстроенном в псевдорусском стиле, квартирует Театр наций, куда мы с тобой, Варя, увы, так и не сходили по причине дефицита и страшной дороговизны их билетов.

Но тут лишнего билетика особо никто не спрашивал, да и аншлага не предполагалось. Студия молодых актеров еще не сделала себе никакого имени, хотя искушенные зрители о ней говорили.

Лишний раз подтверждая, что у нас свидание, я поддержал юную даму под руку, принял у нее в гардеробе пальто. В буфете, хоть она и порывалась заплатить за себя, заказал бутылку ситро и два бутерброда с паюсной икрой. Чокнувшись с Ларисой ситро в граненых стаканах, я предложил перейти на «ты». Она немного даже засомневалась — не слишком ли стремительно сближение? — но согласилась. Все больше девушка свыкалась с мыслью, что я питаю к ней личный интерес. Жаль будет разочаровывать ее в самых лучших чувствах, но это необходимо, как горькое, но нужное лекарство.

Мы прогулялись по фойе, украшенному фотографиями мхатовских корифеев. Публика была с бору по сосенке — в основном молодежь и провинциалы, коим случайно всучили билеты кассиры и распространители. Но были и начинающие знатоки, привлеченные, в основном, тем, что по первому спектаклю студии, «Вечно живые», сняли фильм «Летят журавли», который только что, двенадцатого октября, в рамках предъюбилейного показа к сорокалетию Октября, вышел на экраны Москвы.

И тут сквозь фойе в сторону зрительного зала стремительно прошел, почти пробежал, высокий плечистый молодой человек в ковбойке. Он был никем не узнан — да и откуда ему быть узнанным, если за плечами всего одна роль целинника в кино и пара работ в театре — в спектакле «Конек‑горбунок» да в вышеупомянутой пьесе Розова, которую, конечно, театральная Москва смотрела — но страшно узок круг этой театральной Москвы! Однако я‑то его, столь восхитительно молодого, узнал! И — остановил, окликнул:

— Олег Николаевич!

Польщенный, что его опознали, да еще и обратились по имени‑отчеству, тридцатилетний Олег Николаевич Ефремов (да‑да, это был он!) остановился и доброжелательно обратился ко мне:

— Простите? Мы знакомы?

— Я восхищаюсь вашим творчеством. «Вечно живые» — вообще блеск. И тем, что вы создаете новый театр — тоже.

Лариса внимательно прислушивалась к нашему диалогу. Я понимал, что он добавляет мне очков в ее глазах, что совершенно не входило в мои планы (скорее, наоборот), но никак не мог удержаться от возможности поговорить, с ума сойти, с молодым и никому не известным самим Ефремовым!