Анна и Сергей Литвиновы - Успеть изменить до рассвета

И наконец, как без объяснений, почему да по какой статье его задержали — так же безо всяких пояснений и извинений его взяли, да и выпустили.

Наши дни

После того как Алексей исчез из ее судьбы, жизнь для Вари словно оскопилась, выцвела, скукожилась.

Мир вокруг будто посерел, потерял краски. Еда утратила вкус. Физические упражнения в зале и на стадионе перестали приносить радость. Гонять на машине в разрешенные четные дни и по воскресеньям стало неинтересно. В кино, театры или на концерты идти совершенно не хотелось, да и не с кем было. По телевидению показывали сплошную лажу.

Автоматически она ездила на службу в комиссию — когда на метро, а в разрешенные четные на своей «волжанке». Иногда заходила в церковь близ штаб‑квартиры комиссии. (Ее открыли давно, еще в конце пятидесятых, во времена советского возрождения.) Варя, с тех пор как в комиссию служить пришла, была ее прихожанкой. Молилась. Вопрошала мысленно Данилова: «Я не верю, что ты совсем исчез из моей жизни. Дай мне знать, где ты сейчас?»

И вот однажды, в конце февраля две тысячи семнадцатого, ее вызвал в свой кабинет начальник комиссии полковник Марголин. Был Козел Винторогий строго официален, держался прямо и даже сурово. Заставил расписаться в древнего вида амбарной книге о выдаче совершенно секретного пакета. А когда она его получила — большой крафтовый конверт без каких‑либо надписей и пометок, с сургучными печатями, — Марголин сказал:

— Идите к себе, ознакомитесь с содержанием там.

Когда в своем кабинетике Варя вскрыла первый конверт, сердце ее учащенно забилось, потому что за ним последовал конверт второй, на котором значилась летящая рукописная пометка страшно знакомой рукой: «Лично в руки Варваре Кононовой, вскрыть после 25 февраля 2017 года». И надпись, и конверт выглядели очень старыми, выцвели, пожелтели. Но главное — почерк‑то, почерк! Это была столь хорошо знакомая ей рука Леши Данилова.

Она, торопясь, распечатала второй конверт.

Оттуда выпали старая пожелтевшая тетрадь и небольшая стопка прошнурованных и пронумерованных рукописных страниц.

И первая, пожелтевшая студенческая тетрадка в дерматиновом переплете, и прошнурованные‑пронумерованные страницы с чернильными штампами «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ОСОБАЯ ПАПКА» были исписаны Алешкиным почерком.

Май 1958 года

Никогда еще не доводилось Данилову испытывать столько к себе человечьей ненависти.

Еще бы!

Человек ниоткуда, восемнадцатилетний салага, вдруг назначается специальным помощником Первого секретаря ЦК! Возводится в должность ранга, между прочим, министра! Ему дается кабинет на Старой площади, телефон‑вертушка. Два личных секретаря — дамы вдвое, если не втрое старше него самого. Прилагается персональный лимузин с шофером.

Бред, нонсенс, зловещий перегиб, чистой воды волюнтаризм! Это даже не кукуруза! Не «перегоним быстроногую Америку по мясу и молоку»! Категорическое нарушение ленинской кадровой политики, во главе угла которой — размеренность, постепенность, неторопливое созревание, постоянный рост, ежедневная проверка деловых и политических качеств! А тут — юнец, мальчишка, неизвестно откуда вынырнувший — как Стрельцов в футболе, Евтушенко в поэзии, Гладилин в прозе! И вот он — вхож к самому в любое время дня и ночи, Хрущев его принимает, с ним советуется! Исходя из его нашептываний, решения принимает!

Поэтому пацана дружно возненавидели и старые волки из ЦК, съевшие половину зубов на смертельных интригах под сенью зловещих усов, — Суслов, Брежнев и Микоян; и молодые волки, близкие к комсомолу — Семичастный с Шелепиным; и чекисты во главе с Серовым; и малоподвижная мозгом суконная хмарь Министерства обороны. Тем более что — видимо, под влиянием нашептываний мальчонки — власть у всех них, которые дружно в шестьдесят четвертом предадут патрона, потихоньку утекала из рук. Не помогло снизить градус их ненависти к щенку и то, например, обстоятельство, что Данилов проявлял личную скромность. Отказался, в частности, от персонального шофера и лимузина, взял себе «Москвич», лично мотался за рулем.

В связи со всеобщей ненавистью к фавориту — боялся ли Алексей покушений? Надеялся — враги сами поостерегутся заговор против него сплести. Рассчитывал — не успеют меж собой сговориться. Сам положил себе просидеть в опасной близости от власти до лета, много до осени пятьдесят восьмого. Планировал помочь подготовить и провести внеочередной, двадцать первый съезд КПСС, осуществить первые реформы. А до того времени рассказать Хрущу все, что знал и помнил, по возможности надоумить, нацелить лидера на преобразования. И потом — смыться, сбежать, поселиться в провинции, возможно, сменить имя и даже внешность.