Юлия Петрова - Иняз

– Летом не получилось съездить: я работал.

Ильдар помолчал немного, а потом добавил:

– В пионерском лагере поваром.

Я прыснула. Просто не смогла сдержаться. Я представила двухметрового Ильдара в белом колпаке, сосредоточенно мешающего суп половником в огромной кастрюле.

– Извини. Просто я представила тебя в пионерском лагере, – объяснила я. – Ты поварским колпаком потолок-то не задевал? А они не побоялись, что тебя прокормить не смогут?

Ильдар оценил мое остроумие: он засмеялся, и я впервые заметила, что у него ямочка на щеке. Как мило – огромный азиат с ямочкой на щеке.

Мы вышли из аллеи и очутились на пустом университетском стадионе. Стадион походил скорее на поляну в лесу – на поляну, обрамленную асфальтированной дорожкой. Мы неспешно брели по этой самой дорожке, чтобы добраться до грунтовки, уходящей в лес.

– А как тебя взяли поваром? – продолжила интересоваться я. – Ты ж историк, а не повар.

– А я еще когда на втором курсе был, в кулинарное училище поступил. Так, на всякий случай. И к еде поближе, – Ильдар захохотал. – Опять же, на практических занятиях перекусить бесплатно можно было.

Асфальт закончился, и мы оказались в лесу. В общаге поговаривали, что в этих зарослях «водится» маньяк. По слухам получалось, что маньяк безобидный: бродил по дорожкам как совершенно нормальный мужик, но с той лишь разницей, что на голове он носил шапку (их еще пидорками называют), натянутую до носа. В шапке имелись прорези для глаз. Этакий гроза лесов.

Говорили, что, повстречав жертв (чаще всего ими оказывались девчонки из университетской общаги, решившие подышать свежим воздухом и полюбоваться природными красотами), он не нападал, а просто стягивал с себя штаны и наслаждался произведенным эффектом. Та-та-та-тааам. Понятное дело, девчонки поднимали визг и неслись от него, не разбирая дороги.

Я вспомнила все эти истории и спросила у Ильдара, слышал ли он о лесном маньяке. Он остановился посреди дорожки, выждал с полминуты и произнес зловещим шепотом:

– А я и есть лесной маньяк!

И потянулся к брючному ремню.

А я нисколечко не испугалась. Ну, хотя бы потому, что если бы маньяком был Ильдар, в студенческом фольклоре непременно отразилось бы, что этот самый маньяк – двухметровый дядька. Такую явную примету не замаскируешь.

Наш хохот еще долго раздавался в соснах и елях. А потом Ильдар вдруг стал серьезным, и снова заговорил про Уфу: про то, что ему одиноко здесь, что он безумно хочет увидеть родителей и друзей, который ждут его в родном городе, что он девушку свою не целовал уже два года.

Девушку? Какую девушку?

Я негодовала. А как же я? Я уже увлеклась, уже представляла, как мы целуемся под сосной, уже почти начала считать его своим парнем.

Так нечестно.

Нечестно.

Негодование вдруг трансформировалось в безудержную удаль – типа, где наша не пропадала. Я решила поцеловать Ильдара. Вот прямо на дорожке остановиться и поцеловать. Я сказала себе, что какая-то там девушка, которую он не видел два года, мне не соперница. Я видела, что нравлюсь ему. Мы великолепная пара. Аминь.

Я замедлила шаг, потом и вовсе замерла, а затем медленно повернулась к Ильдару и взяла его за руку. Мы смотрели друг другу в глаза, мой спутник улыбался.

Женское зрение устроено потрясающе хитрым образом. Можно смотреть мужчине в глаза и замечать при этом, что справа с куста вспорхнула синица, что слева парит в воздухе желтый лист, что вдалеке по кромке обрыва гуляет ребенок.

Ребенок?

Один в лесу?

Я повернулась лицом к реке.

С такого расстояния было невозможно рассмотреть лицо. Однако я видела, что это девочка, и почему-то не сомневалась, что девочка эта – Люба. Я не встречала еще Любу в верхней одежде, и не знала, есть ли у нее такая вот рыжая курточка, как у ребенка на обрыве. Однако в тот момент я была уверена, что это именно она, моя ночная подружка.

Вдруг Люба заблудилась? Кто разрешил ей гулять одной в лесу (пусть и в лесопарке)? А вдруг она нарвется на лесного маньяка?

– Ой, там дочка одной преподавательницы бродит. Нужно ее к маме отвести.

Я собиралась произнести именно это. Я даже рот открыла и успела сказать «Ой», когда ребенок вдруг споткнулся и скрылся из вида.

Я бросилась бежать к обрыву, не разбирая дороги. Кусты, трава, деревья – все мелькало перед глазами, сливалось в коричнево-зелено-желтый вихрь. Когда я очутилась, наконец, на том месте, где всего несколько секунд назад стояла Любочка, то почувствовала дикий ужас от мысли о том, что вот сейчас мне нужно смотреть вниз – на покрытый корягами, торчащими из земли кольями и булыжниками склон.