Аркадий Гендер - Дотянуться до моря

— Я буду очень любить ее, — говорил я, думая о том, сколько любви я не додал первым своим детям.

— Больше, чем меня?! — с деланым возмущением восклицала Дарья.

— Одинаково, — успокаивал я ее. — Я буду любить вас одинаково. Ведь она — честь тебя, а значит, часть моей вечной любви. Вы обе и есть моя любовь, я не смогу разделять вас.

Дарья смеялась и целовала меня в нос и в губы.

— А как мы назовем ее? — спрашивал я. — Может быть, Дарья-2?

— Нет, мы назовем ее в честь твоей мамы, — серьезно отвечала Дарья. — Она будет Наталия, Наталия Арсеньевна.

Потом мы уснули на теплой упругой подушке из горячих струй, бивших из жерла подводного вулкана, а вокруг нас поднимались, смешно покалывая наши тела, мириады газовых пузырьков. И засыпая, я испытывал это ни с чем не сравнимое, самое волшебное, неповторимое, невоспроизводимое, огромное и всезатмевающее чувство — любовь к существу рядом со мной, и ничего кроме него, ничего больше него я не желал, и не понимал, как что-то еще можно желать.

Я проснулся с ощущением, что что-то не так. Дарья спала рядом, подложив под голову большую мягкую губку. Я не мог понять, что разбудило меня, что беспокоит, только точно совершенно знал, что нужно уходить. Разбудить ее, предупредить? Нет, в этом не было необходимости, ведь, должно быть, я не надолго. Как можно надолго оторваться от этих губ, глаз, груди, бедер, лона, от этого восхитительного желания всегда, постоянно, каждое мгновение быть рядом с нею? Я соскользнул с поддерживающей нас бьющей вертикально вверх струи и взмахнул ластами. Странно, но ничего не произошло, я не сдвинулся с места ни на миллиметр. Я замолотил ногами, зная, что при столь интенсивных движениях мы развивали такую скорость, что за нами не могли угнаться не только дельфины, но даже стремительные парусники и синие марлины. Никакого эффекта, с таким же результатом я мог махать руками на воздухе, рассчитывая взлететь. Более того, я начал медленно погружаться. Я ухватился за коралловый куст, росший на склоне вулкана, но меня тянуло вниз с такой силой, что я вырвал несчастное растение с корнем. Вулкан стоял на стоял на самом краю Марианского разлома, прямо над Бездной Челленжера, и я погружался в ее оглушительную глубину со все возрастающей скоростью.

— Дарья! — позвал я. — Даша!

Дарья подскочила, словно ее стегнули плетью.

— Ты где? — вскрикнула она, крутя головой. — Арсений, любимый, где ты?!

Дарья опустила глаза и увидела меня. Она прыгнула в воду, как пловец с тумбочки в бассейне, как будто это все и так не происходило на глубине стольких метров под уровнем моря. Она мощно заработала руками, движения ее ласт слились в один вихрь. Я протянул руку ей навстречу, сейчас наши пальцы коснутся друг дуга, сольются в монолитный замок, и я начну подъем с глубины. Но удивительно: Дарья тоже стояла на месте, не приближаясь ко мне ни на сантиметр. Хотя, нет, она не стояла на месте, она… поднималась!

— Нет! — закричала она, что есть силы тяня ко мне руку. — Арсений, нет!

Я слышал хруст ее сухожилий, видел отчаяние и слезы в ее глазах, но ничего не мог поделать, и с каждой секундой расстояние между нами становилось все больше. В огромном облаке пузырьков, пронзенных ослепительным лучом солнечного света, Дарья поднималась, удаляясь от меня, и я понимал, что навсегда. У нее уже не было ласт, и последнее, что я видел, были ее круглые пятки, бьющие по воде в бесплодной попытке что-то сделать, что- то поменять, повернуть. Но вот не стало видно и их, остался только кокон из пузырьков, стремительно уменьшавшийся в беспредельной толще воды у меня над головой. Я прищурился, и вдруг понял, что это не пузырьки, а бабочки.

— Прощай! — из всех легких крикнул я. — Я люблю тебя!

— … люблю тебя! — донесла морская вода, но был ли это ответ, или просто эхо, понять было невозможно.

Я погружался все глубже. Становилось холодно и темно, словно все вокруг накрывал стремительный экваториальный закат. У меня над головой проплыла циклопических размеров тень, я узнал Петровича. Кит что-то сочувственно крикнул, но я промолчал, зная, что и он не в силах мне помочь — я был намного ниже его предельной глубины. Вскоре свет прекратил проникать сквозь толщу воды, значит, я был на глубине больше километра. Но абсолютной темноты не было и здесь — ко мне подплывали светящиеся рыбы, недоверчиво смотрели на меня и уплывали, унося с собой свой свет. Три, четыре, пять — отщелкивал километры невидимый счетчик. Страшно не было, наоборот, как тогда, в детстве, я чувствовал какое-то умиротворение, как будто после огромной, бесконечно-тяжелой дороги возвращаюсь домой. Вот только становилось все холоднее, я уже не мог пошевелить даже пальцем на руке. Вода вокруг стала тягучей, как кисель, чудовищное давление делало ее все более непригодной для дыхания. Я подолгу втягивал ее в себя, едва успевая закончить вдох к тому моменту, когда тело уже требовало новой порции. Семь, восемь, девять километров. В абсолютной, непроницаемой темноте я чувствовал приближение дна. Вот ноги мои коснулись мягкого песка, я достиг предела. Неудержимо хотелось уснуть, и я лег на спину. Холод и давление сковали меня, придавили неподъемной каменной плитой.