Аркадий Гендер - Дотянуться до моря

Этот раз я запомнил надолго. Ива была горяча, как крышка кипящего чайника и ненасытна, как белая акула посреди стаи тюленей. Ее ноги были у меня на плечах, руками она с силой дюжего тестомеса тискала себе грудь, чтобы не кричать — кусала губы. За полчаса мы уложились два раза, и только странное чувство, что кто-то на меня смотрит, не давало мне полностью раствориться в происходящем. И сейчас я понял, что имела в виду Дарья: старый платяной шкаф в торце комнаты имел зеркало в средней своей трети. Дивана, на котором мы упражнялись, из-за кухонной двери было никак не увидеть, вот только стекло у двери было прозрачным, и притворяющейся спящей Дарье с кухни все было видно, как в телевизоре.

Я многозначительно посмотрел на Иву. Мы неоднократно, особенно в последнее время, обсуждали с ней вопрос, насколько Дарья может быть в курсе наших отношений, и каждый раз Ива убежденно говорила, что дочь с головой в собственных комплексах и переживаниях, и ни о чем даже не догадывается. И что, если бы это было не так, Дарья обязательно пришла бы с этим к ней, к матери, ведь они лучшие подружки. И вот сейчас выяснялось не только то, что Дарья раскрыла нас еще сто лет назад, но и то, что все это время «лучшая подружка» молчала об этом матери, «как рыба об лед». Все это было в моем взгляде, обращенном на Иву, но та явно была «на другой волне». Что делать, как выворачиваться из ситуации — вот какие вопросы были в ее растерянном взгляде, который я получил в ответ.

— А где Володя? — наконец нашлась Ива, и ее сразу словно прорвало: — А почему ты не с Володей? Я же велела тебе быть с Володей? Где Володя?

— Да пошел он! — по-итальянски экспрессивно взмахнула рукой Дарья, — Он мудак, я его послала. И вообще, чего вы это толкаете девушку в незнамо чьи недоразвитые объятия? Ее, может быть, к старшим тянет. Вот, с вами, например, ей хочется.

И сделала глазками и краешками губ что-то не просто пикантное, а совершенно откровенно-неприличное, — даже я поперхнулся от неожиданности. Ива на вздохе закрыла рот рукой, в ее глазах плескался ужас.

— Даша, что ты несешь? Как ты выражаешься? — простонала она, и тут ее осенило: — Да ты пьяна!

— Не больше твоего, мамочка, — не спустила матери Дарья, красноречиво указывая подбородком на полупустую литруху Хеннеси. — И в выражениях, кстати, тоже беру пример с тебя. Как ты только что выдавала, так я просто воркую, как голубица.

Ива осеклась и с мольбой в глазах воззрилась на меня. Я сделал вид, что меня здесь нет, потихоньку отполз в другой угол кровати и, наконец, полноценно укрылся полотенцем. А Дарья и не думала останавливаться:

— И вообще — где Володя, где Володя? — очень похоже передразнила она мать. — Это я хочу тебя спросить, мама: например — а где папа? Почему ты в постели не с папой, а с чужим дядей?

«Чёй-та с чужим-та? — вступился я за Иву про себя. — Мы ей совсем даже и не чужие!»

— Бо-оже! — простонала Ива, пряча пылающее лицо в ладони, но Дарья не унималась.

— А я тебе скажу, мама, — теперь тоном училки, поучающей нерадивого ученика, продолжила она. — Как говорится, элементарно, Ватсон. Просто кое-у-кого кое-что побольше будет, чем у… некоторых. А я-то еще не понимала, что ты имела в виду, когда говорила про размер!

— Я говорила про размер? — еле слышно, одними губами спросила Ива. — Я не помню…

— Ну, как же, мамочка! — с прокурорски-изобличающей улыбкой воскликнула Дарья. — Я давеча тебе рассказывала про Володю, говорила, что ни благообразностью он, ни размерчиком не вышел, а ты еще так многозначительно сказала: «О, да, размер имеет значение! Ба-альшое значение!» И еще так пальцем вверх сделала, как отец.

— Да я совсем не то имела в виду! — воскликнула Ива. — Я вообще не поняла, что ты об этом!

— Не пудри мне мозги, мама! — пресекла попытку перехватить инициативу Дарья. — Уж я-то знаю, что ты имеешь в виду, когда что-то говоришь!

Перед моим мысленным взором возник неведомый мне тщедушный Володя, ублажающий Иву в ее любимой позе, я представил недоуменное выражение лица оглядывающейся через плечо Ивы, словно вопрошающей: «Is anybody there?»[i], и не сдержал улыбки от этой уморительной картины. Наверное, меня можно назвать бесчувственным, но комизма во этой интермедии было все же больше, чем драмы. По крайней мере, сейчас мне было смешно.

Но Иве — точно нет. Она собрала волю в кулак, набрала в рот воздуха и загремела страшным голосом:

— Даша-а! Я запрещаю тебе разговаривать со мной о таких вещах и в таком тоне!!