Татьяна Адаменко - Патрик Леруа. Годы 1821—1830

Нечаянный каламбур Николь снова заставил Леруа улыбнуться.

– Все говорят, что руки у меня умней, чем голова, – призналась Николь в мгновенном приступе самокритики и, вздохнув, поправила завернувшийся рукав.

– Это Жанно сделал? – Леруа отставил чашку в сторону. Своими сухими длинными пальцами он взял грубую ткань платья и снова обнажил запястье Николь. На нем уродливым браслетом желтели кляксы синяков.

– Да нет, конечно же, – небрежно ответила девчушка.

– А кто тогда?

– Ну… господин Шарль, – ответила Николь. – Да это еще на прошлой неделе было!

– И как же это произошло?

– Ну, как… – Николь явно не видела в происшествии ничего особенного, но рада была поговорить с интересным гостем.

– Господин Шарль смотрел, как я мадам Сильвию укладываю, а потом сказал, чтобы я к нему в мастерскую зашла. Сказал, что у него на картине руки не получаются, и нужно на живого человека взглянуть, чтобы понять, как надо, а у меня руки хорошие. Он мне велел поставить руки вот так, – Николь приложила один палец к губам в извечном жесте молчания, а второй рукой взялась себе за горло. – Ну вот…

Леруа кивнул, приглашая Николь продолжить.

– Ну, он рисовал, рисовал, а потом сказал, что у меня запястья тонкие, как веточки, можно двумя пальцами обхватить… Ну, обхватил и отпустил.

Николь снова пожала плечами, признавая за семейством д’Эвре право на любые прихоти.

Леруа про себя отметил, что он правильно сделал, оставив портрет в портфеле. Конечно, Николь нельзя было заподозрить в склонности к воровству, зато она, с ее простодушной непосредственностью, обязательно бы спросила, кто эта дама. Туманный ответ «девушка, которой никогда не существовало» подошел людям совсем другого склада, а ей пришлось бы врать о покойной жене…

– У меня больше, чем руки голова болела; гудела, прямо как колокол, из-за этого дыма господина Шарля.

– Господин Шарль так много курит? Трубку? –эта деревенская простушка была источником информации о замке, которым уж точно не следовало пренебрегать.

– Нет, господин Шарль не курит трубку, он курит через трубку, – хихикнула Николь. – Трубку я даже люблю, у меня отец ее курил, и запах мне нравится, сразу вспоминается много… А у господина Шарля там, где он рисует, стоит эта длинная египетская штука.

– Кальян?

– Наверное. Он разок черкнет – и трубку эту берет, дым идет такой густой, аж белый, клубами, завитками, как борода святого Николая… прямо не знаю, как он картину свою сквозь нее видит! – рассмеялась Николь.

Леруа промолчал и опустил глаза на бумаги. Николь тут же торопливо принялась прощаться.

– Ну, я пойду тогда, извините, что отвлекала, вы человек занятой, да и у меня работы вдосталь…

– Иди, конечно, – согласился Леруа. – Вот, возьми на сладкое к чаю, раз ты так не любишь кофе, – улыбнулся он и снова углубился в расчеты.

Николь, проникшись важностью его работы, осторожно, бесшумно прикрыла дверь и удалилась от нее на цыпочках.

Прислуга в замке новая и вопиюще неотесанная… Отчего?

Леруа, взглянув на часы, решил, что и самом деле пришло время навестить управляющего. Они работали долго и плодотворно, на вкус секретаря даже чересчур, но ни одно из финансовых ухищрений мсье Жанно не доставило инспектору таким затруднений, как письмо, которое он принялся набрасывать вчерне, вернувшись в свою комнату.

Его извечная тяга к справедливости снова дала о себе знать. Надо было что-то исправить в мире – перенести человеческую жизнь с одной чаши весов на другую.

Николь нечего было делать здесь.

Подобным порывам Леруа никогда не отказывал.

По совести говоря, у него не было друзей, которых можно было бы обременить неожиданной просьбой. Правда, были клиенты, которые оставались ему должны. Не задумываясь больше над формулировками, он взялся за перо, время от времени проговаривая про себя обрывки фраз.

«упоминали, как трудно найти прислугу… в глуши наткнулся на бриллиант… крайне нездоровая атмосфера… немного обтесать… я, как старый холостяк, не могу… ваша супруга с её талантом пробуждать в людях лучшее… ваш комедийный талант… словно персонаж одного из ваших блестящих водевилей… останетесь довольны».

И он адресовал свое письмо мсье Надалю в Париж, остров Сен-Луи. С супругами Надаль он познакомился в 1818 году, будучи в своем официальном качестве, по весьма неприятному и запутанному делу об отягощенном долгами наследстве. Семейство разделилось на две части, каждая хотела побольше денег и поменьше прилагающихся к ним долгов, и через несколько лет скандалы привели их в суд.