Ирина Ярич - «Увидеть Париж и умереть». Детективные повести

– А какие взаимоотношения были у вашего мужа и служанки?

– Господин комиссар, мы не называем Митарру служанкой. Помощница по хозяйству. Да никаких взаимоотношений. По-моему Жак вообще не особо замечал её. Постоянно в своих мыслях. Если же она что-либо сделает, неизменно благодарил, я бы сказала, был отстранённо вежлив. Никогда не вмешивался, если я делала ей выговоры. Надо признать, что мне угодить нелегко и бывает нередко, нет, не придираюсь, но нахожу погрешности в её работе. Митарра молчалива, не спорит, не доказывает свою правоту, за что и терплю её. Иногда кажется, что она назло не выполняет поручения, но после того как отругаешь – исправляет. Она вообще тихая и незаметная. У неё видимо способность быть незаметной. Бывает она невдалеке или в той же комнате, а не замечаешь, будто и вовсе нет. Мне порой её жалко.

* * *

– Франсуа-Пьер, что «помощница по хозяйству»? разболтала чего-нибудь?

– Ничего подобного, господин комиссар.

– Как? Тебе не удалось её разговорить?

– Увы. Не поддалась. Какая-то пришибленная, совершенно не современная. И откуда мадам Форси её выудила?

– Об этом не спросил. Если, что наведаемся ещё. Ну как впечатление?

– Так, серая мышка и одета в цвета пожухлой листвы. Вроде бы не старая, похоже, даже моложе хозяйки, а вид увядший.

– Ох, ты эстет. Не могут же все быть хорошенькими. Женщины разные нужны. Это дело вкуса.

– Безусловно… А про хозяев ничего не рассказала. Твердила как попугай: «Господин Жак был добрый. Сожалею. Мадам Барбара строга, но справедлива. Каспар прилежный, слушает родителей…»

– Говоришь, твердила как попугай, выходит без эмоций.

– Какие там эмоции, похоже, она не знает, что это такое. Глазки опустила и в одной тональности: та-та-та, та-та-та на все вопросы.

– Странно… Почему она не хочет говорить правду? Выгораживает хозяев? Что-то скрывает?

– По-моему ей до фонаря, как сами хозяева, так и то, что с ними происходит.

– Возможно. Не исключаю, что нам придётся сюда вернуться.

– Вроде бы обычная, нормальная семья.

– Да, согласен… Но, кто-то же убил Жака Форси.

Туссен вернулся с пленэра в хорошем настроении, более того в приподнятом и бодром. За двое суток он написал, как минимум три удачные картины. Такое случалось далеко не всегда, поэтому весело напевал грустные песни Шарля Азнавура. Настроение Туссена, к сожалению, жене не передалось, хотя Клотильда всегда искренне разделяла печали и радости мужа. Конечно, она была довольная, когда у Туссена ладилось, и он не хандрил и тем более, когда находился в творческом подъёме. Клотильда всё никак не могла справиться с щемящей грустью, взявшейся неизвестно откуда. Клотильда опасалась, что муж заметит, что на душе у неё паршиво и примет на свой счёт, а ведь это совсем не так. И Клотильда улыбалась Туссену, напевала вместе с ним и как обычно хвалила, вполне заслуженно его талант, упорство и работоспособность.

На ужин разморозила фрикадельки из говядины, сделала омлет и подогрела куриный бульон. Фрикадельки подала мужу с соусом тартар из солёных огурцов, как он любит.

Довольный и сытый Туссен обнял жену и, наклоняясь почти к уху, произнёс только ему присущей интонацией.

– Пойдём в твою спальню…

Раньше Клотильда лишь услышит этот тембр любимого голоса и «крепость» сдавалась с удовольствием. Проходили годы, Туссен погрузился в творчество, может быть излишне, перешёл с реалистического изображение на абстрактное, и так совпало, что реже звучал сладостный призыв сирена. Реже супруги Тостивены просыпались вместе в общей постели, всё чаще каждый в своей спальне. А сейчас Клотильде совсем не до того. Как же быть? Испортить мужу столь не частое замечательное настроение? Конечно же, нет! И Клотильда, сдерживая вздох обречённого, улыбнулась, обняла мужа и направилась исполнять супружеский долг.

Насмотревшись на мясное изобилие госпожи Форси, комиссар и инспектор изрядно проголодались. Они зашли в ближайшее кафе, но не только чтобы утолить голод, но и послушать местных завсегдатаев.

Луи Вермандуа не спеша доел луковый суп и приступил к котлете со сметанным соусом и брокколи. Франсуа-Пьер Фрежюс расправлялся с антрекотом, запечённым с ананасом и майонезом. Они ели и прислушивались к разговорам за соседними столиками. Реплики посетителей кафе лишь подтвердили то, что было известно – добряк, порядочный семьянин – о Жаке Форси. Сочувствовали вдове, сыну, негодовали на злодея, недоумевали, что тот лишил жизни милого и степенного соседа, притом как в Париже полно негодяев, которых ждёт-не дождётся гильотина.