Алексей Ракитин - Скопец

— Что ж, ясно. Проводи-ка меня, Поликарп, к Анастасии, к уборщице, значит.

— Сей момент, — дворник обстоятельно собрал свои пожитки в коробку с плотницким инструментом, стоявшую подле скамейки, взял древко от метлы и хворост и отнёс всё это в свою комнату, затем вышел во двор и жестом указал на дверь нужной чёрной лестницы. — Милости прошу, ваше благородие.

В подъезде пахло мышами, сыростью, в нос шибали тошнотворные ароматы тушёной брюквы и капусты. Пролёт, как и положено чёрной лестнице, оказался узок и крут. Шагая через ступеньку или две — лишь поскорее преодолеть необходимое расстояние — Агафон в сопровождении дворника поднялся на четвёртый этаж. Дворник не выдержал скорого шага сыщика и, не доходя до нужного этажа одного пролёта, задохнулся, привалился к перилам, чтоб отдышаться.

— Резво вы скачете, ваше благородие, — только и сказал он, переводя дыхание. — Вам бы с таким здоровьем на стройке кирпичи подносить…

— Здесь, что ли? — Агафон постучал в обшарпанную дверь, на которую ему указал дворник. Звонка дверь не имела, что, впрочем, не казалось удивительным для этого довольно убогого места.

Появилась старушка в шерстяном платке, перетянутом крест накрест под мышками наподобие лямок солдатского ранца. Воззрившись на незваных гостей, она изрекла недружелюбно:

— Чего надоть?

Оказалось, что Анастасия отправилась к соседям за солью, и дворник, не раздумывая, распорядился:

— Зови её сюда, видишь, важный господин желает разговаривать!

Старушка живо шмыгнула за дверь и через полминуты вернулась, ведя за руку краснощёкую, круглолицую молодку лет двадцати. Одета та оказалась очень просто, в ситцевое в цветочек платье, в переднике, на босых ногах — шерстяные, грубой домашней вязки носки и калоши. Личико девицы оказалось простым, но свежим и не лишённым приятности: острый носик, конопушки, большой нескладный рот. Её никак нельзя было назвать красавицей, но она выглядела весёлой и озорно улыбалась, находясь, видимо, всё ещё в настроении только что прерванного разговора. Увидев незнакомого мужчину, девица нисколько не смутилась и не испугалась.

— Ты Анастасия Молчанова? Я из Сыскной полиции, моя фамилия Иванов, — скороговоркой начал Агафон. — Хочу задать пару вопросов.

Девица косо взглянула на старушку и сделала приглашающий жест:

— Отчего же не задать, господин хороший. Проходьте в комнату.

Они прошли в узкую, убогую прихожую, а оттуда в комнату, единственным окном выходившую на глухую стену соседнего дома. Комнатка оказалась куда чище всего того, что Иванов увидел прежде в этом подъезде. На стенах красовались новые обои в цветочек, на окне — горшки с геранью, на полу подле порога и окна — домотканые деревенские коврики, связанные из лент, нарезанных из старого тряпья. В комнатке почти всё свободное место занимала пара кроватей, да кухонный стол, застеленный белой скатертью. Общая обстановка помещения чем-то напоминала зажиточную деревенскую избу.

— Скажи-ка, Анастасия, ты ли убираешь у Якова Даниловича Селивёрстова?

— Да, именно я убираю, — кивнула девушка, — да только, наверное, сегодня последний раз к нему ходила. Откажусь от работы, ей богу откажусь. И семи рублей его не надо.

— А что такое?

— Да вот, меня цирюльник приглашает, пойду к нему — всё ж веселее — на людях, с народом, значит, да и запахи приятные кругом, одеколон да пудра… — девица явно не поняла вопроса сыщика.

— Да я не об том, Анастасия, — поморщился Агафон. — Селивёрстов чем тебе опостылел?

— Орёт, как оглашенный, бестолочью обзывается. Кому такое приятно слушать! Особливо когда ни за что. Сегодня он на меня изволит замахнуться, наорать, стало быть, а завтра чайником с кипятком в меня запустит?! Нет уж, увольте, я такое терпеть не стану…

— Это правильно, Анастасия, такое мужикам спускать нельзя, есть такие тираны, что на прислугу руки любят распускать. Таких сразу надо на место ставить, — поддакнул Агафон. — А что ж такое сегодня у Селивёрстова приключилось?

— Ну, убирала я у него как обычно, пыль смела, полы помыла, посуду грязную перемыла, одежду от прачки нагладила и стопочкой сложила, мне за глажку он отдельно приплачивает, ну, стало быть, взялась за сапоги, хотела почистить, а он кинулся на меня, чисто коршун, думала, ударит… Выхватил, значит, сапоги, да как заорал на меня, а глаза аж бешеные стали. Ну чисто одержимый, если вы видали бесноватых на отчитке у старцев, то здесь вот такие же глаза у Селивёрстова оказались… Бельма одни… Губы трясутся! Думала, растерзает. Главное, непонятно из-за чего! Другой бы хозяин «спасибо» сказал, слово доброе нашёл бы в благодарность, всё ж чистильщику платить не придётся…