Сергей Юрчик - Шпионский детектив (по следам Юлиана Семёнова…). Часть 1

В ответ на это Урицкий иронически хмыкнул.

– «Сделал давно…» Ваше мнение, будь оно хоть трижды объективным, ещё не доказательство. Где доказательства?

– Простите, не понял. Доказательства чего?

– Не притворяйтесь!

– Семён Петрович! Разве многолетняя добросовестная служба – не есть доказательство преданности партии и советской власти? И если у вас есть доказательства обратного, мне кажется, это вам следует первым предъявить их.

– Крестится надо, когда кажется. Предъявим, не сомневайтесь. Чем вы можете объяснить медленное продвижение агентурной работы на важнейшем германском направлении?

– В первую очередь – трудностями объективного характера. После смены власти в Германии условия работы там кардинально усложнились. Нацисты в короткий срок сумели создать эффективную политическую полицию и контрразведку.

– Это я слышу не впервые. Что ваш подопечный сделал для преодоления этих самых объективных трудностей?

– Позвольте заметить, что предшественник Штейнбрюка Стигга добился ещё меньшего. Вся созданная им агентурная сеть посажена или перевербована.

– Нечего оправдываться чужим разгильдяйством!

Артузов глубоко вздохнул.

– Семён Петрович… Я уже имел случай беседовать с вами о методах вашего руководства. Неужели вы не видите, что бесконечные внушения и нахлобучки не приносят пользы, особенно в разведке? Они, разумеется, необходимы, но надо хотя бы чередовать их со спокойной воспитательной работой. Полагаю, это и в строевых частях практикуется.

– Вы ещё будете мне рассказывать, что и как в строевых частях?! – вспылил Урицкий.

– Разумеется, нет, товарищ командарм, – тон Артузова был подчёркнуто спокоен. – Я человек не военный, и всегда это подчёркивал, вы прекрасно знаете. И никогда я не смогу занять вашей должности, ибо для этого в первую очередь необходимо знание специфики военного дела. Я и мои товарищи пришли из НКВД сюда отнюдь не в поисках положения, продвижения или популярности.

– И что же? – высокомерно спросил начальник.

– Вы прекрасно знаете, кто меня направил сюда и зачем. Я являюсь не просто вашим, так сказать, аппаратным замом. Меня обязали , – Артузов голосом выделил это слово, – всё то полезное, что я знаю по работе в органах ОГПУ, передать военной разведке, дополняя, а иногда и поправляя вас.

– И что же? – опять спросил Урицкий. Тон его звучал уже угрожающе.

– Простите, но ваше отношение ко мне свидетельствует о том, что вы не видите во мне ближайшего сотрудника, советчика и товарища, каким, я в этом не сомневаюсь, хотел видеть меня в разведывательном управлении товарищ Сталин.

Урицкий скривил губы в издевательской усмешке и медленно, как бы крадучись, поскрипывая щегольскими сапогами, подошёл почти вплотную к своему заму. Вполголоса произнёс:

– Намекаете на высочайшее покровительство? Имеете наглость прикрываться не чем-нибудь, а именем товарища Сталина? Так это зря. Времена изменились, дорогой Артур Христианович. Поверьте, мнение о вас изменилось тоже… И не в лучшую сторону.

Артузов вспыхнул.

– Семён Петрович! Я никогда не опущусь до того, чтобы козырять чьим-либо покровительством, тем более… И вовсе не о покровительстве идёт речь, а, повторяю, о конкретных поручениях, данных мне высшим руководством партии.

– Знаем мы, как вы выполняли поручения партии…

Артузов опустил глаза и склонил голову.

– Ну тогда вот что… – произнёс он через силу. – Вижу, что моё дальнейшее пребывание в должности вашего заместителя потеряло всякий практический смысл. А потому прошу… В общем, выражаясь военным языком, прошу отставки… с этой должности. Готов в дальнейшем выполнять любую работу. Прошу доложить наркому товарищу Ворошилову.

Урицкий торжествующе осклабился.

– Ваша просьба будет немедленно удовлетворена!

– Только вот что, Семён Петрович… – Артузов поднял голову, посмотрел в глаза начальнику долгим пытливым взглядом и тихо спросил:

– Вы действительно уверены, что без меня вам будет лучше?

Что-то промелькнуло в глубине глаз командарма. Но он поджал губы и сухо ответил:

– Вы свободны. Я вас больше не задерживаю!

Этим утром впервые за много лет Артузов ехал не на служебной машине, а на трамвае до бывшей Каланчёвской, ныне Комсомольской площади, потом на метро, а перед этим ещё шёл пешком от своего дома до остановки трамвая. Пожалуй, впервые ему довелось ощутить, каким безнадёжно тоскливым может быть слякотное промозглое мартовское утро в Столице. Кругом были те самые люди, за которых он сражался на тайном фронте. Невыспавшиеся, хмурые, дурно одетые. В переполненных вагонах они противно дышали на него луком, табаком, а то и перегаром. В портмоне оказались только крупные купюры, залежавшиеся там бог знает с каких времён, он ведь не посещал магазины, даже продукты доставляли на дом из спецраспределителя и бухгалтерия автоматически вычитала за них. Кондуктор трамвая, измождённая женщина в сером платке, посмотрела удивлённо на представительного, с холёной бородкой мужчину в штатском и с трудом собрала потрёпанные засаленные бумажки и мелочь на сдачу. Он пожалел, что не взял такси.