Владимир Росс - Вор

Вторая – Стейси – была полной противоположностью темноволосой дьяволице. Натуральная блондинка с водопадом длинных вьющихся локонов, одиночными выстрелами оценила каждого из присутствующих и, опустив прицел васильковых глаз на кончик туфельки, добровольно отдала подруге все шансы стать любимицей публики, чем та блестяще воспользовалась. Помогая Стейси раздеться, Роман, не в силах оторваться от ее антагонии, едва не свернул себе шею. Скинув шубку, Тигси беззаботно упала на диван, конструкция которого не предусматривала существование столь коротких юбок, и, сложив ноги бутылочкой, оставила для уж совсем слепых просвет со спасительным маячком кружевных трусиков.

Заметив немигающий взор хозяина, гость почти силой увлек того на кухню.

– А вы, молодой человек, позабыли о нашем уговоре.

– Шайба… – очнулся Башмак, вырвавшись из невидимых горгоновских пут, – … ты что, с Луны свалился?

– Судя по твоим пересохшим губам и треснувшему голосу, скорее уж из пекла, – торжественно изрек Григорий, вращая глазами. – Впрочем…

Он ловко вытянул из пакета пузатую бутылку и улыбнулся:

– Теперь считай, что с Луны. «Картон-Шарлемань».

– Помню-помню: богиня Луны, дарящая через посланника волшебную росу. Сейчас принесу бокалы. Граненые, – съязвил Роман.

В гостиной царило полное падение нравов. Макар, еще десять минут назад жаловавшийся на апатию и усталость, ненасытным сатиром кружил около черноволосой нимфы, опрометчиво, все дальше и дальше, вторгаясь в стигийские топи. Безобидная Стейси забавлялась с Луней. Находчивый шалопай без перерыва сыпал анекдотами, а девушка щедро одаривала его жемчужинами звонкого смеха, рассыпая их вокруг занимательного весельчака. От Башмака не ускользнул жест, которым блонда отвергла притязания на большее, когда Луня попытался накрыть ее оголенное бедро загребущей лапой. Почувствовав первые признаки знакомого остолбенения, Роман спешно покинул залу.

Долгий разговор ежечасно прерывался выходками капризной Тигси. Лукавая чернявка вплывала в акваторию кухни, запрыгивала на колени Григория и, обхватив ручками его шею, посылала в Романа игривые импульсы. Продуманный как страус, Башмак, спасаясь от колдовских чар, зарывал взгляд в бутылку, на что гостья обиженно реагировала:

– Папуся, в этом доме меня не рады видеть?

– Что ты, деточка? Просто Роман Семенович дал обет целомудрия.

– Фи… Как глупо. Тогда пошла. Вуаля! – вставала Тигси.

– Иди, иди, моя цыпочка бесценная, – шлепая по упругой попке, «папуся» отпускал сокровище к ребятам.

– С ума сошел, какой обет?! – выдавил Башмак, втянув оставшийся после гурии райский аромат.

– Хочешь, чтобы я поднял в твоей провинции прибыльное дело – остепенись. Мне нужен помощник с трезвостью язвенника и благоразумием импотента, а рядом с ней ты забудешь все на свете. Она страшнее болезни, наркотика, алкоголя, она – это материализовавшееся вожделение… Держись подальше от Тигси, как это ни мучительно, но лучше проиграй сразу, как завещал незабвенный граф де ля Фер.

– Ты бы еще Самсона с Далилой вспомнил. Ну хоть разок, а?!

– Ни разу! – голос Григория понизился до шепота. – Я пару раз видел, как из ее рта выглядывала розовая мышь…

– Что за дерьмо?!

– В средневековье это считалось признаком, что женщина отдалась Сатане…

– Иди ты в задницу, Шайба! – приуныл Башмак.

– Кроме того, ту даму в передничке, встретившую нас в твоих старых покоях, я девочкам отрекомендовал как вашу супругу, сударь.

– Друг называется… У тебя что-то незаметно ни склерозных симптомов, ни копыт с рогами.

– Да?! – Григорий удивленно вскинул брови и уставился на Романа. – Ты это серьезно?

– Ладно тебе маразм разыгрывать…

– Я им и не грешу. Просто думал, что ты давно обо всем догадался. Видите ли, сударь, никакие сиськи на свете не привлекают меня так, как филейные части твоих друзей.

По старой привычке Башмак, не выражая эмоций, тщательно взвесил услышанное, потом вскочил со стула и тут же обессилено рухнул обратно.

– И все это время ты… Мать честная! А в лагере?! А здесь? Господи, я же нажирался до беспамятства…

Григорий величественно поднял руки, подразумевая, что он чист. В следующую секунду кухню потрясли раскаты оглушительного рева. Тыча друг в друга пальцами, господа облегчали души безудержным смехом, и, разогнав остатки неловкости, едва перевели дух, как Шайба томно протянул:

– Слушай, только никому…, – и притворно смущаясь, мастерски изобразил стыдливую женщину, на что друг, схватившись за сердце, зашелся в новом приступе гомерического хохота.