Мелани Раабе - Истина

Сейчас Лео совершенно сбит с толку, и нельзя его за это упрекать. Будь у меня больше времени. Больше времени, чтобы спокойно, без спешки все ему объяснить, чтобы он постепенно мог свыкнуться с этой мыслью. Но времени нам не дали — ни ему, ни мне.

Филипп приезжает.

И не в каком-то там неопределенном будущем, Филипп приезжает завтра.

Лео, не говоря ни слова, обнял меня. И некоторое время мы так сидели. Бедняжка, наверно, трудно так сразу все переварить. Я только было собралась спросить сынишку, что он обо всем этом думает, что чувствует, но тут заметила, как медленно и спокойно он дышит. С изумлением я поняла: Лео уснул.

Я разделась и теперь разглядывала себя в зеркале, стараясь быть беспристрастной.

На меня смотрела женщина, невысокая, но и не коротышка. Стройная, с короткой стрижкой, придававшей всему ее облику что-то мальчишеское, но именно из-за стрижки женщина выглядела моложе своих лет. Кожа загорелая, грудь маленькая. На левом бедре крошечная, как будто размытая, татуировка. Маленькая бабочка. Взгляд не очень уверенный.

Я пыталась понять — что изменилось во мне за последние годы.

Эту ли женщину помнит Филипп?

Я постарела?

Сильно ли я постарела?

Ответа я не находила. Да и что проку думать об этом?

Когда-то, незадолго до своего исчезновения, Филипп признался мне, что вообще-то не верит в любовь. Ее якобы попросту не может быть. И он понятия не имеет, как мы до такого додумались. Помнится, я тогда еще наморщила лоб и уничижительно на него посмотрела.

— Когда нам кажется, что мы любим другого человека, действительно ли мы любим человека? — спросил Филипп. — Или мы любим просто чувство, которое он в нас вызывает?

Я закатила глаза и сказала:

— Разумеется, любовь существует.

— Но если любовь существует, — ответил Филипп и с удовлетворением осклабился, словно я, как и следовало ожидать, угодила в заранее расставленные сети, — можно ли тогда перестать любить? Если мы любим не просто чувство, какое конкретный человек в нас вызывает, но и впрямь любим человека… А раз так, разве можно когда-нибудь перестать его любить?

Я не знала ответа — тогда. Филипп засмеялся и пренебрежительным жестом отбросил свой мысленный эксперимент, но я с тех пор все время об этом думала.

Я с трудом оторвалась от зеркала и оделась. Лето было в разгаре, а значит, воздушного платья и невысоких сандалий вполне достаточно. Напоследок я еще раз мельком посмотрелась в зеркало. Подумала, что в белом летнем платье немножко похожа на невесту, только фаты не хватает. Я и вправду ощущала себя невестой. Ощущала волнение, какое охватывает молодую девушку, — той тоже немного боязно, ведь страсть как хочется узнать, что тебя ждет там, на пороге новой жизни.

Мы мчались по городу на джипе, кондиционер работал немилосердно. Я окончательно продрогла в своем белом летнем платьице и уже откровенно стучала зубами. Человек из Министерства иностранных дел выглядел в точности таким, каким я себе его представляла. Высокий, подтянутый, элегантный, лет около пятидесяти, маленькие очки. На водителе — темный костюм и зеркальные солнцезащитные очки, всей своей осанкой он походил на героя голливудской кинокартины.

Ехали молча. Вчера я опять говорила с Ханзеном по телефону, разговор длился недолго, и я узнала не так уж много нового. Да, Филипп был похищен в Колумбии. Нет, им пока неизвестно, почему сразу не потребовали выкупа и не организовали передачу. Может, возникли трудности при установлении контакта. Может, похитителей что-то напугало. Да, все это, конечно, проверят. Да, южноамериканские коллеги упорно над этим работают. Да, виновных привлекут к ответу. Да, Филипп сейчас в безопасности. Да, здоровье удовлетворительное, конечно, есть заключение. И о психическом состоянии тоже. Нет-нет, ему нечего опасаться. Да, это чудо.

Ханзен еще предупредил, чтобы мы готовились к осаде со стороны журналистов и фотографов. Бедный Филипп, думала я. Он всегда старался держаться от прессы подальше, и ему это вполне удавалось, он на дух не выносил, когда его фотографировали и задавали вопросы. Приемы и пресс-конференции фирмы, на которых требовалось его присутствие, он принципиально перекладывал на других. Если верить словам свекрови, он с самого детства робел перед объективом. Филиппа не прельщала роль общественной фигуры, и это мне всегда нравилось. Мне нравилось, что не было фотографий, где бы он фальшиво улыбался и пожимал руку политикам и инвесторам. Что он, в сущности, принадлежал только мне, мне и своей работе. И как оно будет теперь? Будут ли нас теперь осаждать, потрошить и разбирать по косточкам?