Виктор Каев - Яд замедленного действия. Детективные истории

Изотов сказал, что сорочка вокруг пулевого отверстия слегка подпалена и, наверное, там остались микрочастицы пороха. Это значит, что ствол был, практически, приставлен к груди. Да. Очень похоже. Пистолет в руке… Но, откуда у Минакова пистолет? Более штатского человека я, пожалуй, никогда не встречал. Он, пожалуй, не знал, как в пистолет патроны вставляют.

Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Я протянул руку и снял трубку. Голос Веры Ильиничны звучал, словно из Хабаровска. Разобрать слова было можно, но слышать неприятно из-за гулкого эхоподобного завывания в трубке.

– Сергей Аркадьевич! Это Вера Ильинична. У Вас завтра методический день, но я Вас прошу прийти в школу к 8 утра.

– А что? Ещё что-нибудь случилось?

– Ну, в общем, нет. Просто приедет начальник управления образования.

– А я тут причём?

– Он просил, чтобы Вы подъехали. Он хочет с Вами поговорить.

– Со мной? Это о чём же?

– Я не знаю. Может, о похоронах? Не знаю. Но он просил, чтобы я Вам позвонила… Серёжа! Что же это? А? Как же такое могло…?

Я услышал в трубке её всхлипывания.

– Успокойтесь, Вера Ильинична! Что теперь поделаешь? Видимо так уж ему было суждено. Мне очень жаль. Но Вам надо держать себя в руках.

– Да, да. Конечно. Только мне очень, очень больно! Словно мы осиротели…

– Это точно. …А Вы звоните из школы?

– Да. Я ещё здесь.

– Как там обстановка? С уроками во второй смене не вышло?

– Нет. Не вышло. Мы не смогли заставить ни себя, ни учителей. Да и дети возбуждены слишком. Какие уж тут уроки! Мы с Тамарой Николаевной уже всех отпустили. Только Александр Николаевич да Андрей Владимирович в столярке сидят… Пьют…

В её голосе не было осуждения.

– Мы их даже выгонять не стали. Впору самим выпить. Как подумаю, что и сегодня идти в свой пустой дом, так опять реву… Я в школе, фактически, жила. Из-за него. А теперь…? Простите меня, что плачусь, мне ведь больше не с кем… Тамара уже ушла…

Слышимость почему-то улучшилась. Я даже услышал, как часы в её кабинете пробили четыре раза.

– Вера Ильинична, и всё же Вам надо идти домой. И отдохнуть.

– Да, Серёжа, спасибо. Извините, что так. …Одним словом, жду Вас завтра в восемь. До свиданья.

И она положила трубку. Слабые короткие гудки, звуковым кардиографом отсчитывавшие ритм её раненного сердца, сигналили о чём-то в моём сознании. Мне стало тошно от невозможности что-то изменить и от бессмысленной жестокости жизни. Я вспомнил, что с утра ничего не ел, пошёл на кухню и поставил на огонь чайник. В голове всплыли и неотвязно завертелись строчки:

В синий вечер у теплой печечки

Горьку водочку пью в тоске.

Эх, разнылось моё сердечечко,

Револьверчик мой сжат в руке.

Это сочинилось само собой лет шесть назад и помнилось…

В револьверчике шесть патрончиков

Притаилися силой злой:

Маслом смазаны, смертью связаны

С разболевшейся, ох, душой.

У Минакова не револьверчик был, пистолет Макарова.

Сизый дым висит в душной комнатке,

Только ходики – «тик» да «так».

Вы потом меня, точно, вспомните!

Вот, мол, жил и сдох, как дурак.

Докурил уже я последнюю

Сигареточку до конца,

Тихо взвёл курок, дулом ткнул в висок…

Эх, простите, бля, подлеца…!

Нет. Не замечал я у Минакова признаков такого душевного расстройства, чтобы вот так застрелиться. На собственном рабочем месте! Прямо в школе!

Я сел и уставился в угол. Конечно! Никакое это не самоубийство. Кто-то грохнул нашего Степаныча. Но за что же? Ведь должна быть какая-то причина, мотив? И ещё одно! Не знаю, как другие мои коллеги, а я чувствовал, что оскорблён этим убийством до глубины души. Знать бы, кто это сделал! Поди ж ты, какая сволочь! Ну, нет! Ему это не сойдёт. Бог, он, конечно, всё видит. Но и я тоже не считаю себя полным идиотом. Гадом буду, если его не вычислю! Таких вещей прощать нельзя.

Растерянность, раздражавшая меня весь день, куда-то улетучилась. Я почувствовал себя взвинченным. Водой в шлюзе поднималась и накатывала злость. Я вскочил и нервно зашагал из угла в угол. Уроков у меня завтра нет. Готовиться не надо. Делать совершенно нечего. Но торчать дома было невмоготу. Я выключил газ под всё еще не закипавшим чайником и, одевшись наскоро, отправился бродить по улицам, чтобы, хоть как-нибудь, убить время.

Так случилось, что утром я приехал в школу слишком рано, накануне всё-таки приготовив заявление об уходе. Входить в здание не хотелось. И я решил посидеть немного в беседке, стоявшей в глубине школьного двора. Погода сегодня была противная. Низкие тучи густой грязной паутиной свисали с небес. Казалось: вот-вот начнёт моросить дождь. Ветер стих, но стало холоднее, чем вчера. Беседка была достаточно неуютным местом. Лавочки, приколоченные когда-то вдоль перил, затоптаны множеством грязных ног. Заплёванный пол усыпан окурками и прочим мусором. Беседку давно не ремонтировали, и определить её цвет не представлялось возможным. В крыше не хватало нескольких досок. Пришлось сесть на перила и тоже поставить ноги на лавку. Курить я бросил ещё в Гудермесе. Пытался так экономить деньги. Денег не сэкономил, но курить больше не начал. От холода я засунул руки глубоко в карманы куртки и, втянув голову в плечи, стал ждать.