Ольга Ракитина - Гувернантка

— Эти улики перевесят все остальные, как Вы говорите, «косвенные доказательства», которые суть не что иное, как происки против уважаемого семейства, — веско заявил Шидловский, — А про фимоз никто никогда не узнает. Доктору даже лгать не придётся. Ибо в суде он просто не появится, его мы не будем вызывать. Защите же он не нужен, поскольку против Жюжеван никогда не свидетельствовал и никаких утверждений ей во вред не озвучивал. Самому Николаевскому на свидетельское место не резон напрашиваться, потому как он прекрасно знает, что «прокололся» с перевозкой органов Николая Прознанского, во время которой у него похитили сумку с печенью в формалине. Я с ним общался и доктор прекрасно понял, что обвинению от него надо.

Шумилов ужаснулся тому спокойному цинизму, с каким Шидловский спланировал страшную несправедливость. Уже и роли действующих лиц оказались расписаны и исход судебных слушаний предрешен. Хорош «беспристрастный страж законности и правопорядка»! И ведь тут было не добросовестное заблуждение какое-нибудь, а осознанное, намеренное злодейство, прикрытое рассуждениями о высоких целях — чести мундира, добром имени и пр.

Спорить и доказывать что-то в подобной ситуации было бесполезно. Но и смириться с творимым злом Шумилов тоже не мог. Он должен был найти выход и не допустить претворение в жизнь этого преступного — именно так! — замысла.

Досудебное расследование было закончено, обвинительный акт — утверждён прокурором окружного суда, обвиняемая и её адвокат получили в своё распоряжение материалы расследования для ознакомления с ними в полном объёме. Дело шло в окружной суд. Рассмотрение было намечено на ноябрь 1878 года.

В обвинительном заключении в число изобличающих обвиняемую улик и достоверных свидетельских показаний вошли: 1) склянка из-под микстуры, в которой находился раствор морфия, употребленный Николаем Познанским вечером 17 апреля 1878 г.; 2) записки покойного, содержавшие указания на глубокую его увлеченность своей знакомой — «девицей П.» (фамилию этой барышни было решено официально предложить суду не разглашать в ходе процесса); 3) показания отца и матери покойного в той их части, где содержались указания на заметное влияние гувернантки на сына с 15-ти лет и борьбу родителей с этим нездоровым влиянием; 4) показания Яковлевой и Радионовой в той их части, где свидетельствовалось о наличии следов «полового сближения» с гувернанткой на одной из ночных рубашек Николая Прознанского. Следствие считало доказанным, что Жюжеван убила молодого человека из чувства ревности, заметив неотвратимое падение интереса с его стороны к ее персоне. С этой целью, по мнению обвинения, Жюжеван похитила морфий, полученный Николаем Прознанским из экстракта опийного мака во время его химических экспериментов на даче летом 1977 года; гувернантка знала о существовании этого наркотика и имела возможность осуществить кражу задолго до 17 апреля. Обвиняемая не уничтожила смертельный раствор как в силу беспечности, поскольку не предполагала возникновение подозрений на отравление, так и в силу того обстоятельства, что пузырек с ядом на следующий день мать покойного забрала в свою комнату, где он стал недосягаем для преступницы.

Поддерживать обвинение в суде должен был Вадим Данилович Шидловский, помощник прокурора окружного суда. Защиту Жюжеван принял на себя Константин Федорович Хартулари, 37-летний присяжный поверенный. Алексею Ивановичу Шумилову в планах Шидловского отводилась сугубо техническая роль — он должен был следить за явкой свидетелей в суд.

Алексей Иванович обдумывал способ, как помочь француженке. Он видел, что часть показаний свидетелей, идущая вразрез с официальной версией, обвинительным заключением игнорировалась. Очевидно, это должен был заметить и адвокат. Задача последнего заключалась как раз в том, чтобы отыскать этих свидетелей и убедиться в том, что они могут выступить в суде. Теоретически, если защитник сможет задать свидетелям правильные вопросы и получит на них надлежащие ответы, можно было бы рассчитывать на то, что ни одно свидетельство в пользу обвиняемой не окажется утаенным от присяжных. Но на практике не всё оказывалось так просто.

Сильнейшим свидетелем защиты мог бы стать доктор Николаевский. Рассказ последнего о заболевании Николая Прознанского выбил бы у обвинения почву из-под ног, развенчав вымыслы о не существовавшей интимной связи между покойным и обвиняемой. Но кто мог гарантировать, что Николаевский проявит твёрдость и будет под присягой откровенен? Он мог и солгать. Стороны уголовного процесса не имели права выражать недоверие своим свидетелям. Если бы Николаевский стал врать, то Хартулари пришлось бы промолчать и сделать вид, что он слышит именно то, что рассчитывал услышать. И это означало бы провал защиты.