Ольга Ракитина - Гувернантка

Весь остаток вечера и следующий день Алексей Иванович мыслями возвращался к обстоятельствам дела. По-прежнему оставалось много вопросов, на которых у Шумилова не было ответов. Участники событий, прежде всего две противостоящие силы — м-ль Жюжеван с одной стороны и родители покойного с другой — многое не договаривали. Совершенно непонятны были истоки вражды, которая, казалось, вспыхнула между ними внезапно и неоткуда. Противоречивым казалось и поведение Николая все последние месяцы перед смертью. Так или иначе, но необходимо было поговорить с м-ль Жюжеван, услышать ее объяснения. Шумилов, на свой страх и риск, решил ехать в тюрьму и еще раз допросить гувернантку.

Исполнить это решение было не так просто, как его принять. Каждый помощник прокурора окружного суда имел в доме предварительного заключения на Шпалерной свою камеру, куда мог вызывать для допроса любого арестанта. Ни рядовые делопроизводители, ни следователи не могли проникнуть на территорию тюремного замка (тем более провести допрос) без письменного разрешения помощника прокурора, соответственным образом выписанного, заверенного и зарегистрированного. Алексей Иванович опасался, что Шидловский не позволит ему встречаться tet-a-tet с Жюжеван, подозревая, что подобная встреча лишь усилит критику со стороны Шумилова того направления следствия, которое задал ему помощник прокурора.

Отчасти его подозрения оправдались: Шидловский заерзал в кресле, едва услыхав, чего хочет от него Шумилов.

— Алексей Иванович, нам, кажется, следует уточнить диспозицию, — начал рассуждать Вадим Данилович, в присущей ему манере заводя рака за камень, — Тот этап следственной работы, который проделан — и успешно проделан! — Вами, позади. Каким образом дело будет представлено в суде — это уже прерогатива помощника прокурора. Мне решать, сколь полна доказательная база, сколь убедителен наработанный материал. Я подспудно чувствую некую оппозиционность Ваших взглядов на это дело и мне непонятно, что питает Ваши суждения.

— Я считаю, что слишком многое остаётся поныне вне изучения следствием, — ответил Шумилов, — И если в таком виде дело пойдет в суд, то там Вас, как обвинителя, будут ждать неприятные сюрпризы.

— Например, какие?

— Если б знать, Вадим Данилович. Материалы дела не объясняют причину резкой перемены Прознанских в отношении Жюжеван. Почем еще 21 апреля они до такой степени близки, что обвиняемая ночует в их доме, а менее чем через неделю родители начинают высказываются в её адрес в высшей степени неприязненно. По Вашему, они напрочь забыли и об оборванном подоле рубашки, и о том, как гувернантка удовлетворяла их сына рукой и вспомнили об этом лишь 26 числа?

Шидловский не ответил на этот в высшей степени неприятный для него вопрос и заговорил о другом:

— Оценим ситуацию с другой стороны. Что Вы, Алексей Иванович, вообще хотите услышать от Жюжеван? Я не сомневаюсь, что она начнет лить помои на своих благодетелей, рассказывать какие-то небылицы, обвинять их в чем-то. Даже если сказанное ею и окажется правдой, утверждения этой дамочки не снимут с нее обвинения: именно она подавала Николаю Прознанскому под видом микстуры яд. И я буду доказывать в суде, что действовала она умышленно. У неё был мотив, пусть иррациональный, пусть вздорный, но с точки зрения истеричной бабы — вполне весомый. У нас происходит масса умышленных убийств из побуждений куда более нелепых.

— Вадим Данилович, мы опять возвращаемся к прежней полемике. Из того, что раствор морфия находился в пузырьке 22 апреля вовсе не следует, что он там был и вечером 17. Я Вам уже указывал на то, что убийца или некое иное лицо имел достаточно времени, чтобы влить яд в этот пузырек и тем навести подозрения на Жюжеван. И в суде Вы услышите точно такое же возражение защиты. К тому же, — Шумилов останавливался только для того, чтобы перевести дыхание, — теперь у нас есть дневник. Который не только не объясняет некоторые моменты, а напротив, затемняет их. Я совершенно не могу понять из этого дневника характер отношений Жюжеван с покойным. Из него вовсе не следует, что они были любовниками, а ведь именно на этом строится вся Ваша версия событий. Последняя запись Николая Прознанского указывает на возможность суицида. Хотя, я соглашусь, что самоубийство для здорового человека это во многом эмоциональный шаг, порывистый.

— Вот именно, — буркнул Шидловский, — Он написал про Феликса Черемисова еще аж 18 марта, за месяц до смерти! Самоубийцы не склонны ждать месяц, это несерьезно.