Маргарита Макарова: Безупречная смерть. Детектив

– Во, черт, сейчас тут будет еще один труп.

Собака, оказавшись на свободе, не останавливаясь и не замолкая, бросилась по тропинке к раскрытой калитке и исчезла в темном шуме дождя.

– Ну вот, одной проблемой стало меньше. Где тут выключатель?

Маленькая прихожая-кухня. Деревянные стены не были покрыты ни лаком, ни краской. Слева узкое окно. Перед окном электрическая плитка. Два ведра с водой стояли под тумбой с посудой. Две двери – прямо и направо – темнели зловещими провалами.

Капитан прошел прямо и стал шарить по стене. Щелкнул выключатель. Тусклый свет осветил необычную комнату. Небольшая спальня. Кресло, справа за дверью, покрыто синим льняным покрывалом. Старинное мутное зеркало, все в трещинах и крапинках, стояло у стены в темно-коричневой резной раме. Над зеркалом, к стене, были прибиты две доски, обтянутые синим бархатом и обклеенные монетами и камнями. Огромное кружевное покрывало свисало со стены над креслом. Под ним просвечивали старинные фотографии военного времени.

Бабушкины кружева украшали и другую стену, над кроватью. На них были навешаны вышедшие из моды сережки, бусы, цепочки. Бижутерия 60-х годов. В этом доме вообще, видимо, любили прибивать все к стене. С небольшими интервалами красовались две старые клавы от компьютера, несколько наручных часов, старая кинокамера «Аврора», компьютерная плата, мышка, сушеные лягушки и морские коньки, первый мобильник фирмы «эриксон», балетные тапочки, огромные игрушечные слон и волк…

Почти половину комнаты занимал диван, забрызганный кровью. На нем, поверх шелкового одеяла, в желтой пижаме, лежала женщина. Размозженная голова была кровавым месивом с одним глазом. Слипшиеся волосы лишь на концах имели первоначальный черный цвет.

Капитан нехотя подошел к кровати, дотронулся до руки женщины.

– Да, точно, ты еще пульс пощупай, – низким голосом прокомментировала толстуха.

– Так, ну, все ясно и так. Труп. Где живет эта ваша соседка? Сестра, говорите, у нее есть?

Он резко обернулся.

– Да, их двое. Две сестры. В Тушино и живут. Это ж тушинские дачи.

Капитан достал телефон.

– У нас тут труп на дачах. 72 км от Москвы, поворот налево. Да… Молодая женщина. Похоже, убита. Место основного проживания – Тушино, в Москве, – капитан замолчал, сдвинул брови и опустил глаза.

– Хорошо. Понятно, – он убрал телефон во внутренний карман пиджака. – Двери опечатать, ничего не трогать, осторожно всем выйти.

Все попятились к выходу. В обратной последовательности выключился свет, закрылись двери.

Молчаливая процессия потянулась по мокрой тропинке к свету скрипящего и качающегося фонаря. Дождь все так же нещадно хлестал косыми струями.

– Калитку не закрывайте, к ней не подходите, мы и так все там истоптали. У вас есть адрес и телефон убитой?

– Вы что, даже тело не заберете? Да мне страшно тут ночевать. Чего вы ждать собираетесь? Когда дождик что ль кончится?

Капитан открыл дверь машины.

– Тут будет столичное расследование. И следствие будут вести по месту жительства убитой, а не по месту смерти. По месту жизни – понятно? Не смерти, а жизни.

Он хлопнул дверцей. Машина проехала немного вперед и стала разворачиваться в узком повороте линии.

– Да вы что, так все и оставите? Да, может, тут убийца ходит! Куда вы уезжаете-то?!

Женщина пыталась перекричать шум дождя.

– Завтра, – капитан чуть приоткрыл окно. – Завтра, дорогая, завтра. Завтра у вас будут и следователи, и вопросы, и зрители, и артисты. Готовьте свою историю, можете даже записать, чтоб не забыть.

Машина развернулась и, сильно газуя, устремилась подальше от этого места, туда, где было тепло и сухо.

Анна стояла перед Саградой Фамилья на плац де Гауди. Знаменитый собор был повернут к ней своей старой частью, созданной еще великим архитектором. Темная, цвета мокрого песка, сторона детского замка-собора пугающе нависала размытыми очертаниями. Белые фигурки людей и ангелов, в наплывающих арках над входом, казались древними костяными шахматами, выброшенными волной в прибрежный песок с разбитого судна. Стекло, в причудливой прерывистости каменной резьбы, отражало голубое небо. Высокие башни, похожие на вафельные трубочки с кремом, были гипертрофированной материализацией детской мечты об этом лакомстве. Белые голуби и красный бантик венчали вход в собор, взяв на себя роль незамысловатой виньетки на бланке пригласительного билета в детское сознание.

Автобусы с туристами прибывали и прибывали. Группы людей проходили мимо, вслушиваясь в бормотание гидов и щелкая фотокамерами. Английская, немецкая, французская речь перемешивалась и звучала адской какофонией, утратившей всякий смысл и значение. Меланхоличные японцы были самыми тихими и многочисленными.