Сергей Протасов - Катастрофа

– Это мне понятно. Хорошо, что сейчас гайки позакручивали.

– Да бог с ними, с гайками. Гера, дело не в этом. Гайки, болты, шарниры, рессоры, карбюратор – это элементы механизмов внешних конструкций. Внутри-то что? Идеологически. Вопрос в эластичности правосознания всех без исключения наших граждан. Сверху донизу и вбок. Это факт, и неизвестно еще, кстати, хорошо это или плохо. Дело даже не в правосознании, а в базисных, основных принципах человека. Есть они у наших соотечественников или вообще у человечества? Вот у тебя есть принципы, ради которых ты можешь пожертвовать чем-то важным? Или есть что-то важное, во имя чего ты готов пожертвовать принципами? Как ты относишься к воровству, например? В широком смысле.

Герман не задумываясь ответил:

– Плохо отношусь. Сам не ворую и не буду никогда. Я не святой, но стараюсь жить по заповедям – по крайней мере, по тем, которые знаю.

– То есть «не укради»?

– Точно так.

– А если, предположим, надо спасти любимого человека? Его жизнь или здоровье – и нужны деньги. Срочно и много денег. Столько, сколько у тебя нет, и взять их негде. И в то же время они вот – плохо лежат. Представь себе такую ситуацию. Гипотетически.

– И мне за это ничего не будет, естественно.

– Ничего, хотя это не принципиально.

– И если я не украду, то любимый дорогой человек обязательно умрет? – догадался Герман.

– Обязательно, причем на твоих руках, в страшных мучениях, извергая проклятия и все, что положено в таких случаях.

Они замолчали. Гена долил пива и посмотрел на Таню так, словно это ее судьба должна была сейчас решиться. Вопрос словно сам собой переходил из абстракции в реальность, и Таня с интересом смотрела за страданиями любимого мужа.

– Я бы украла! – неожиданно для всех и для себя решительно выдала она. Мужчины резко обернулись к ней. – Пусть меня посадят! Я готова пострадать ради Геры.

Она действительно готова, и никакие заповеди не смогут ее остановить. Уверенность в своей правоте и в красоте своего самоотверженного поступка светились в ее огромных глазах. Еще бы, отдать свою молодую жизнь, сломать собственными руками судьбу ради любимого человека, которого между тем она лет пять назад даже не знала. Если и есть в таком поступке какой-то смысл, то это высший, необъяснимый смысл, граничащий с бессмыслицей, глупостью, что всегда является необходимой составляющей настоящего подвига. Ей даже стало себя немного жаль, и эта сладостная жалость добавила наслаждения к предполагаемым страданиям.

Герман держал паузу, раздумывая, как бы уклониться от прямого ответа. Особенно теперь, когда жена вмешалась и спутала карты.

– По моему мнению, человека от животного отличает не только способность передвигаться на задних лапах, и не способность не падать, когда на этих лапах каблуки по пятнадцать сантиметров. И даже не сознание его отличает как таковое, а наличие убеждений, принципов, императивов, если угодно, позволяющих измерять и корректировать свои поступки в сложных жизненных ситуациях. Когда требуется принять тяжелое решение, совершить действие, в котором заложено противоречие, человек сверяет его с убеждениями, и, если решение противоречит им, он отказывается так поступать вне зависимости от последствий. Это единственный индикатор. Только так можно сохранить себя и избежать преступления перед собой и перед обществом. Я убежден, что, если все люди станут поступать только по законам, в том числе и религиозным, в мире наступит порядок и благоденствие.

– А как же гуманизм, любовь, ответственность? – радостно вступил Геннадий. – Мне кажется, что Танечка ближе к этим понятиям. Конечно, она поступила бы так, как только и может поступить любящая женщина: эмоционально и преданно. Однако если приглядеться и попробовать простроить ситуацию дальше, то получается все не так просто, как ты представляешь, Гера. Предположим, ты не стал брать денег, скажем жестче – красть. Что дальше? Любимый человек, лишенный средств на лечение, умирает на твоих глазах в страшных муках. Ты остаешься один на один с собой, гордый и принципиальный, но ты же человек – и начинаешь терзаться, страдать, обвинять себя в бессердечии и так далее. Ты постепенно понимаешь, что больше уже не можешь жить с этим раздавившим тебя грузом. Родственники, опять же, как-то неодобрительно смотрят на тебя и преследуют одним и тем же вопросом: «Как ты, мужчина, взявший на себя ответственность, мог допустить трагедию? Чистеньким решил остаться?» Сам факт того, что ты жив, а любимого человека больше нет, и все из-за принципов, которые никто не оценит, обесценивает и твою жизнь, лишает ее минимального смысла. Ты больше не сможешь быть счастлив и спокоен, никогда! И неизбежно приходишь к выводу об искуплении. Смерть? Монастырь? Что выбрать? – Гена глотнул пива, зацепил кусок мяса и выдавил на него кетчуп. Герман поднялся и стал вылезать из-за стола. – И враг бежит, бежит, бежит!