Наталья Александрова - Перстень Ивана Грозного

– Дяденька. – Мальчик в собольей душегрейке поднимает голову от книги. – Дяденька, надоело! Расскажи лучше про Еруслана Лазаревича или про Бову-королевича!

– Негоже тебе, великому князю, пустыми байками развлекаться! – строго возражает пожилой сухопарый дьяк, дядька-воспитатель малолетнего государя. – Тебе надобно всем княжеством править, а для того много чего знать следует! Княжеская доля хоть и завидна, да не проста…

– А мне надоело! – Мальчик топнул ногой, недобро нахмурил брови. – Государь я или не государь?

– Государь, – склонился дьяк, глаза смиренно опустил. – Кто же с тобой спорит?

– А ежели я государь – так должно быть по моей воле! И воле моей нельзя перечить!

– Твоя правда, – вздыхает дядька.

– А если моя, так и должно быть по-моему! – снова топнул ногой и на лицо суровости напустил.

– Ну ладно, слушай… жил в некотором царстве, в некотором государстве…

– Не хочу слушать! – Мальчик снова топнул ногой. – Хочу в ту кладовую, куда меня дядя Михайло водил! В ту кладовую, где бабкино приданое!

– Не можно… – по привычке проговорил дьяк, но мальчик в гневе ударил его:

– Как это – не можно? Мне все можно! Я государь! Не смей мне перечить!

Склонился дьяк смиренно, руки на груди сложил:

– Коли такова твоя воля…

– Такова!

Ничего не поделаешь. Государь – он и есть государь, с ним не поспоришь. Повел дядька малолетнего государя в дальний конец дворца, где находились княжеские кладовые.

– Не сюда! – командовал Иван. – Вон в ту дверку! Туда меня дядя Михайло водил!

– Так то дядя ваш, не мне чета…

И правда, дядя великого князя Михаил Глинский, старший брат его матери Елены, был один из самых важных вельмож при московском дворе, член регентского совета при малолетнем государе, учрежденного покойным великим князем. Ему все можно, не то что худородному дядьке-воспитателю.

– Спорить со мной? – гаркнул на дядьку Иван. – Я велел туда! В эту кладовую!

– Так она заперта…

– А ты вели отпереть!

Дядька позвал старшего подьячего, который ведал кладовыми, тот кликнул ключника, и заветную дверку наконец открыли. Заодно подьячий пояснил, что в этой кладовой хранятся вещи, привезенные много лет назад бабкой великого князя, византийской принцессой Софией Палеолог.

К тому времени, когда царевну Софию просватали за тогдашнего великого князя Ивана Третьего, Константинополь уже пал под ударами турецкой армии, и вчерашняя византийская принцесса стала почти что бесприданницей.

Почти – потому что она принесла своему суженому громкое имя и старинный герб своей семьи – двуглавого орла, одна глава которого смотрит на запад, на просвещенные европейские державы, а другая – на восток, в бескрайние и незнаемые просторы Азии, откуда ползут на запад орды завоевателей.

А еще она привезла в Московию несколько возов древних рукописных книг – греческих и латинских писателей, арабских ученых, медиков и звездочетов, труды отцов церкви и многое другое. Огромная по тем временам библиотека.

Эти-то книги и занимали большую часть кладовой, куда привел дядька своего венценосного воспитанника.

Иван начал перебирать толстые тяжелые тома в дорогих переплетах тисненой кожи, пергаментные рукописи, написанные на неведомых ему языках. Загадочные письмена волновали его, заставляли чаще биться его сердце. Придет время – и он сможет их прочесть, впитать накопленную в них мудрость…

В самом дальнем углу, под стопкой тяжелых томов, Иван увидел шкатулку из дорогого ароматного дерева. Он потянулся за ней, несколько книг упали, одна зашибла ногу дядьке, но тот смолчал, никак не показал, что ему больно.

А Иван вертел в руках красивую шкатулку, разглядывал ее со всех сторон.

На первый взгляд у нее не было крышки, она казалась сплошной, из цельного куска драгоценного дерева вырезанной, только тонкая, нарядная резьба украшала стенки – сказочные цветы, удивительные птицы с женскими головами, с колдовскими завлекающими глазами – не иначе, рай Господень…

Иван крутил шкатулку так и этак и случайно нажал на головку одной из птиц.

И тут же боковая стенка шкатулки отскочила, открылась с мелодичным звуком.

Внутри шкатулки лежал перстень.

Большой, тяжелый, из тусклого темного металла. Темнее, чем золото на княжеских перстнях да ожерельях. Темнее, чем золото, – а красиво. По тусклой поверхности металла то и дело пробегали проблески, словно сполохи, отсветы далекой грозы. Невольно вспомнил Иван росписи из церкви, где стоял с дядей Михаилом заутреню. Там таким тусклым пламенем горели адские костры.