Мария Долонь - #черные_дельфины

Понесли. За гробом сестра Олега Лиза и его бывшая жена Оксана вели под руки обмякшую маму. Эмма Эдуардовна сделалась маленькой и безвольной. Инга вспомнила, как видела её в последний раз на премьере в роли Раневской. После спектакля они с Олегом пошли в гримёрку, где она восседала, красивая, глаза блестели от волнения, с нервной радостью распоряжалась относительно букетов, принимала поздравления. Теперь она едва волочила ноги, лицо в чёрном кружеве – белое, белые, выплаканные глаза, светлые волосы казались полностью седыми. Она шла, завалившись направо, в сторону дочери. Оксана вышагивала безучастно, смотрела в сторону.

Острое чувство несправедливости закипало в Инге. Она никогда не понимала правила «самоубийц не отпеваем».

Женя права, все эти похоронные процедуры не имеют к Олегу никакого отношения. Но они важны для его несчастной матери и сестры. Неужели нельзя было разрешить? Хотя бы ради них? За что такая чёрствость, такое неукоснительное следование обычаям, когда тут – горе?

Какой-то ещё довод усиливал её гнев. Но она всё никак не могла его толком обдумать. Женя молчала, кивала каким-то своим мрачным мыслям. Было видно, что ей не терпится закурить. Инга не обмолвилась с ней ни словом, боялась, что опять расплачется, если заговорит.

За группой родственников суетилась раскрасневшаяся Люся и командным шёпотом распоряжалась, куда класть цветы, когда положить конфеты, чтобы всё прошло как положено. Её слушались. В другой раз Инга бы выговорила ей за то, что она так бесцеремонно и властно хозяйничает со своими бабскими суевериями, но сейчас у неё не было сил хоть как-то возражать.

В самом конце толпы мелькнуло растерянное женское лицо. Знакомое. Показалось очень важным вспомнить, где она видела его.

У раскопанной могилы остановились. Поставили гроб. Сергей и Костик подошли к Инге. Толпа переглядывалась. Можно ли говорить речи над висельником? Что говорить? В тишине слышались только причитания баб-Люси. Сдержанно и угрюмо её периодически останавливал Гриша:

– Мам, ну чё ты?

– Они и сами знают, когда.

– Потише, сами разберутся.

Он стоял возле матери чуть-чуть сгорбившись, прикрыв короткую щетину на голове капюшоном чёрной куртки. Руки засунул глубоко в карманы тренировочных штанов, периодически вынимая то одну, то другую, чтобы утереть хлюпающий нос. Олег только этому работяге-неудачнику доверял все стенды, рамы, подрамники и багеты для выставок – рукастому, аккуратному и абсолютно бестолковому в жизненных вопросах.

Эмма Эдуардовна стояла у гроба, опираясь на памятник мужа. Она что-то тихо ему говорила и время от времени протирала уголком чёрного кружевного платка вырезанный в камне портрет. Лиза встала рядом, ей передали чёрно-белую фотографию Олега. На ней он смотрел куда-то вверх и наискосок, пряча подбородок в поднятый воротник. Инга узнала снимок – автопортрет. Она вспомнила, как Штейн выставил на фотоаппарате настройки, докурил сигарету в три быстрые затяжки, прыгнул к фону и встал в позу. «Мудрствующий лукаво», – издевательски говорил он про этот снимок потом. Инга смотрела на фотографию и слышала голос Олега, будто тот стоит за спиной и шепчет в правое ухо: «Нашли что выбрать: пафос и воротник. Надо было сразу сжечь этот грёбаный стыд».

– Как он на отца похож был, – сказала Женя, и Инга кивнула.

Опускали в мокрую землю. Чёрные жирные комья стучались в гроб. Сквозь эти удары послышался приступ сухого астматического кашля – мучительный звук, это плакала Эмма Эдуардовна, обняв холодный камень.

Оксана отошла к невысокому мужчине в застёгнутом на все пуговицы плаще. Она утирала слёзы, приподнимая очки на лоб.

– А что в закрытом, даже проститься не дали? – услышала Инга шёпот за спиной.

– Так чтоб мать и сестру не пугать.

Лиза поставила портрет Олега на могилу, обложенную венками, между тёмно-красными, почти чёрными розами. Ещё постояли и пошли прочь. Оставшийся в одиночестве, среди цветов, Олег не провожал их взглядом. Он задумчиво смотрел в небо.

К кладбищенским воротам толпа шла вразброд. Для большинства самое интересное кончилось. Инга отвлеклась на яркие подошвы ботинок девушки впереди неё: будто та наступила в лужу краски. Сами ботинки чёрные, а подошвы – ядрено-жёлтые. Девушка была высокая и худенькая, как положено модели, которым Штейн делал портфолио. Инга снова вспомнила про женщину, которая показалась ей смутно знакомой. И стала искать её глазами. Но неровные волны толпы унесли их с Женей вперёд, к родственникам.