Виктория Платова - Ловушка для птиц

Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет.

А в скрипачей, значит, можно?

Шорох за спиной заставил Пашу обернуться. На пороге комнаты стоял давешний цыганенок из вестибюля и во все глаза смотрел на мертвого Ersky. Он даже рот приоткрыл от удивления и любопытства. И не посчитал нужным его захлопнуть, когда Однолет оказался рядом.

– Ааааа, – вылетело из цыганенка, стоило только Паше крепко взять его за плечо.

– Тихо, – скомандовал опер.

Цыганенок и не думал затыкаться, его «ааааа» усилилось, и в нем появились какие-то старческие, надтреснутые нотки. Примерно такими голосами нищие с рынков жалуются, что у них отняли копеечку. Цыганенок извивался, как только что пойманная рыба, и все норовил ускользнуть. Паша переместил руку с плеча на воротник рубашки и, дернув за него, слегка приподнял мальчишку над полом.

– Ааааасукаааааа!

– Цыц. Я из полиции, понял?

– Пусти, сукааааа, – заныл цыганенок, слегка сбавив обороты.

– Знаешь его? – Паша подбородком указал на тело.

– Пусти.

– Знаешь?

– Знаю девчонку.

– Какую?

– Которая здесь бывает.

– Черные волосы короткие, красивая?

– Она мне двести рублей должна.

– А может, пятьсот? Или тысячу?

– Откуда узнал?

– Вид у тебя такой. Как будто все тебе должны.

Цыганенок был типичным представителем своего племени: смуглый, кареглазый, с жесткими, как проволока, черными волосами. Передний зуб мальчишки сколот, ресницы – пушистые и длинные, на правой щеке – пятно: то ли от сока, то ли от соуса. Маленький засранец, которого нисколько не испугала чужая смерть. Даже удивительно.

– И сигареты. Она у меня брала.

– Давно?

– Почем я помню? Недавно.

– Тебя как зовут?

Мальчишка ответил не сразу, как будто раздумывал: всучить Однолету свое имя бесплатно или продать подороже?

– Ну? – Всем своим видом Паша дал понять, что торг здесь неуместен.

– Шуко. Отпустишь меня? Не убегу.

– Конечно, не убежишь. Интересно тебе, да?

– Думаешь, я трупаков не видел? – Шуко лихо сплюнул через осколок зуба. – Еще как видел.

– Здесь?

– Не. В другом месте. Где мы раньше жили. В Екате.

– В Екате?

– Город такой. Екат. Ну, или Ебург.

«Екатеринбург», – дошло наконец до Паши.

– А в Питере вы давно?

Шуко почесал грязным пальцем переносицу:

– Давно. Зимой прошлой приехали.

– Прямо сюда?

– Не, сначала у Бахти жили, но там народу полно. Потом здесь.

– А девушка?

– Не знаю.

– Ну, ты же ей деньги одалживал. Сигареты. Сюда заходил?

– Не.

– А сейчас зачем зашел?

– Дверь открыта. Вот и зашел.

– Всегда в открытые двери входишь? – Паша попытался придать своему голосу надлежащую строгость.

– Не.

Мальчишка – мелкий мошенник, и лет через пять-семь примкнет к контингенту, с которым Паша сталкивается исключительно по работе. Паша будет ловить Шуко, а Шуко – вырываться из силков, и неизвестно – кто кого переиграет. Уже сейчас отказать мальчишке в чумазом обаянии невозможно.

– Кого-нибудь видел возле этой двери? Кроме девушки?

– Собаку.

– Какую еще собаку?

– Почем я знаю? Сидела тут собака на днях. Белая. А башка рыжая.

– И что?

– Ничего.

– Выла?

– Не. Я ей колбасы дал.

– Съела?

– Само собой.

– А потом?

– Опять за колбасой пошел, а она убежала… Ай. Вспомнил. Она с кем-то по телефону разговаривала.

– Собака? – удивился Однолет.

– Ай, кало шеро! – Шуко снова сплюнул и засмеялся. – Придумал тоже. А еще полиция. Собаки не говорят по телефону. Девчонка говорила. Возле лифта стояла и говорила…

Так. Мальчишку с Сандрой не связывает ничего, кроме нескольких встреч в подъезде. И скорее всего, они даже не словом не перекинулись. А гипотетический долг – всего лишь цыганские вымогательские фантазии. И снимки вряд ли расстроят Шуко, если уж труп в луже запекшейся крови не вызвал никакой реакции, кроме любопытства. Рассудив так, Паша вытащил из кармана фотографию Сандры и сунул ее под нос цыганенку.

– Она и есть?

Шуко вглядывался в девушку чуть дольше, чем рассчитывал Однолет, но в результате принялся интенсивно кивать головой. Паше даже на секунду показалось, что она оторвется.

– Ну.

– Может, вспомнишь, о чем она говорила по телефону?

– Вспомнил.

– Слушаю тебя внимательно.

– Штуку мне должна. Вот.

– Издеваешься?

Это была такса. За дальнейший слив информации, если Паша Однолет согласится. Можно снова ухватиться за воротник засранца и хорошенько потрясти, чтобы выбить дурь, – только такие манипуляции вряд ли помогут делу. Шуко, несмотря на юный возраст, – крепкий орешек.